найдет другую. Ты постареешь, подурнеешь, твой юношеский пыл угаснет. Любовь потеряет всякую значимость. И ты потеряешь всякую значимость, – почти насмешливо сказала она, и мне почудилось, что за этой злой усмешкой кроется нечто куда большее. – Поверь, все закончится крахом. У него будет уйма таких, как ты. Но я даю тебе шанс уйти без потерь. С гордостью. И с деньгами.
Между нами повисло напряженное молчание.
Она ждала.
– Мне не нужны ваши деньги, – разлепила сухие губы я. Перед глазами стоял туман. Он же липкими клочьями опутывал сердце.
– Ох уж этот юношеский максимализм, – понимающе улыбнулась Алла. – Дорогая моя глупая Катя Радова. Я предлагаю тебе выгодную сделку. – Жестом фокусника она вынула из сумочки банковскую карту золотого цвета и небрежно кинула ее на стол. – Тут три миллиона. Обналичишь после того, как я увижу, что ваши отношения с Антоном канули в Лету.
Мне хотелось, чтобы карточка взорвалась.
– Я, по-вашему, стою три миллиона? – сквозь зубы сказала я.
Женщина весело рассмеялась, и смех ее был противным, как и голос: высокий, с издевательскими нотками.
– А-а-а, Катя Радова хочет больше? – спросила она понимающе. – Я недооценила тебя. Пять. Тут будет пять миллионов, – глядя мне прямо в глаза, сказала она, наблюдая за моей реакцией. – Еще больше? То ли ты глупа, то ли слишком умна, – и она продолжила: – Мне стоило пресечь ваши отношения на корню, но я думала, что он сам оставит тебя. Наиграется, как с остальными своими куколками. А я даю тебе шанс. Остаться не только со своим достоинством, но и с неплохими бабками, – вдруг перешла она на сленг. В стальных глазах появился еще и азарт – ей было интересно, сколько я стою.
– Нет, – едва слышно сказала я, сжимая пальцы и глядя в стол.
– Что? – не расслышала Адольская.
– Нет, – громче повторила я, поднимая на нее глаза, в которых начали собираться слезы, и лишь усилие воли не дало мне заплакать – так обидно стало. Обидно за все: за нашу любовь, за себя, за Антона. Но ярость в какой-то момент вдруг перекрыла и эту жалость, и этот страх.
Невыплаканные слезы призвали ее – всю, без остатка, и она пришла, сжигая сердце и плавя душу.
– Что – нет? – с раздражением спросила Алла. – Все меряется деньгами. И твоя любовь – тоже, – уверенно заявила она.
– А материнская любовь меряется деньгами? – спросила вдруг я, чувствуя, как вся скованность срывается ветром.
Глаза Адольской наполнились гневом – в один миг.
А я не хотела робеть перед ней. Я не хотела пасовать. Я не хотела проиграть той, которая торговала чувствами. Моими чувствами. Чувствами любимого человека.
Атакуй ее! Бей по больному!
И я словно стала другой – как скала, сколько ни бей, не будет трещин.
– Я смогу собрать тысяч пятьдесят, – издевательски, зло сказала я. – наверное, хватит, да?
– Замолчи, – предупредила Алла меня.
– А
