математически, что женщины безупречной добродетели существуют только в воображении.
Вернувшись домой, автор сказал своему демону: «Приди! Я готов. Заключим договор!» Демон не явился.
Знакомя вас с биографией собственного сочинения, автор руководствуется отнюдь не мелким тщеславием. Он излагает факты, достойные послужить вкладом в историю человеческой мысли и способные, без сомнения, прояснить суть самой книги. Некоторым анатомам мысли, быть может, небесполезно узнать, что душа – женщина. Поэтому, пока автор запрещал себе думать о книге, которую ему предстояло написать, фрагменты ее являлись ему повсюду. Одну страницу находил он у постели больного, другую – на канапе в будуаре. Взгляды женщин, уносящихся в вихре вальса, подсказывали ему новые идеи; жест или слово питали его высокомерный ум. Но в тот день, когда он сказал себе: «Что ж! Я напишу это сочинение, которое меня преследует!..» – все исчезло; подобно трем бельгийцам, на месте клада автор обнаружил скелет.
На смену демону-искусителю явилась особа кроткая и бледная, добродушная и обходительная, остерегающаяся прибегать к болезненным уколам критики. Она была щедрее на слова, нежели на мысли и, кажется, боялась шума. Быть может, то был гений, вдохновляющий почтенных депутатов центра.
– Не лучше ли, – говорила она, – оставить вещи, как они есть? Разве все обстоит так уж скверно? В брак следует верить так же свято, как в бессмертие души, а уж ваша-то книга наверняка не послужит прославлению семейного счастья. Вдобавок вы того и гляди станете судить о семейной жизни на примере тысячи парижских супружеских пар, а ведь они – не что иное, как исключения. Быть может, вы встретите мужей, согласных предать в вашу власть своих жен, но ни один сын не согласится предать вам свою мать… Найдутся люди, которые, оскорбившись вашими взглядами, заподозрят вас в безнравственности и злонамеренности. Одним словом, касаться общественных язв дозволено только королям или по крайней мере первым консулам[81].
Хотя Разум явился автору в приятнейшем из обличий, автор не внял его советам; ведь вдалеке сумасбродство размахивало гремушкой Панурга, и автору очень хотелось завладеть ею; однако, когда он за нее взялся, оказалось, что она тяжелее палицы Геркулеса; к тому же по воле медонского кюре юноше, ценящему хорошие перчатки куда выше хорошей книги, доступ к этой гремушке заказан[82].
– Кончен ли наш труд? – спросила у автора та из двух его сообщниц, что помоложе.
– Увы, сударыня, вознаградите ли вы меня за все те проклятия, какие он навлечет на мою голову?
Она жестом выразила сомнение, к которому автор отнесся весьма беспечно.
– Неужели вы колеблетесь? – продолжала она. – Опубликуйте то, что написали, не бойтесь. Нынче в книгах покрой ценится куда выше материи.
Хотя автор был не более чем секретарем двух дам, все же, приводя в порядок их наблюдения, он потратил немало сил. Для создания книги о браке оставалось, пожалуй, сделать одну-единственную вещь –
Возможно, иронический намек на приписывавшуюся французским королям начиная со Средних веков способность исцелять золотушных больных наложением рук (источники и история этого верования подробно проанализированы в кн.:
Медонский кюре – Рабле; Панург – персонаж «Гаргантюа и Пантагрюэля», шутник и насмешник.
