(сие несмотря на кривизну), по всему вероятию, жаждая прямо тут же пойти в пляс, да к тому привлечь и корни-ноги.
Алёнка хоть и желала выполнять указанное берегиней, однако и сама чувствовала голод да усталость, а когда Бешава так рьяно возликовал позадь нее, обернувшись, довольно просила его радости, но в следующее мгновение вже широко раскрыла глазенки и пужливо «вохнула». И тотчас тому испугу вторил «охом!» оглянувшийся Орей, а за ним чуть слышно пискнул Багрец.
Потому как позади покачивающегося колтка стояло и вовсе чудное создание. Огромное существо, одновременно, повторяло человека и медведя, точно взявши чегой-то от одного, а иное от другого. Впрочем, больше оно взяло именно от кома. Ибо тело создания, как у зверя коренастое, мощное покрывал косматый сивый мох светло-сизый на груди (сродни шерсти), а крупные пятипалые лапы (оно как создание стояло на задних, испрямившись и с тем дюже возвышаясь), прижатые к животу, поблескивали загнутыми долгими когтями. На вельми короткой, хотя и толстой, шее восседала увитая длинным сине-сизым мхом огромная голова, вроде тоже по образу медвежья, да тока лицо существа походило на человечье. Круглое, оно ясно проступало в ворохе мха, оплетающего и сами губы, и подбородок (подобно бороде и усам), дотягивающимся до груди, большими и ясными голубыми глазами, длинным, крючковато загнутым на конце носом.
– Гаёв дед, – слышимо выдохнул, будто в ухо ребятушкам, Багрец и наново пискнул.
И того писка стало достаточно, дабы перестал приплясывать Бешава, стоящий к духу спиной, и мгновенно обернувшись, гулко да пронзительно завопил, точно был не его роду-племени, а какого-то иного. Будто сам не приходился духом, а значился то ли зверем, то ли человеком.
От того дюже заливистого ора поморщилась не только Алёнушка да Орюшка, но и дедушка Гаюн, да, на-тка, шагнул вперед, волоча сами стопы по землице, и, раскрывши длани, прижатые к животу, ссыпал из них вниз пригоршню бурых шишек. Каковые толком не достигнув почвы, кувыркнулись в воздухе, и разом обернулись в подобных Гаёваму деду духов, токмо покрытых бурым мхом да имеющих разные глазки: желтого, синего, зеленого и даже красного цветов. Больно дивные, понеже как увитые, як и дед ихний, бородами да усами.
Гаёвки, то значит внучатки деда, приземлились на землицу и тем падением свернули крик Багреца да придали Алёнке смелости, посему она поспешно вскинула вверх правую руку, и, приложив ее дланью к груди, молвила:
– Здрав будь, дедушка Гаюн и здравия твоим внучаткам! – Девчуга медленно опустила руку вниз, тем самым движением указав на чистоту намерения и сердечность, и добавила, – мы туто-ва во лесу не шалим, а ступаем в иные места, в небывалые дали к бабе Яге.
– Нашто? – пропыхтел сквозь густые заросли мха-брады и усов Гаёв дед.
– Тык велела Земляничница и Макошь, – и вовсе едва слышно шепнул Орей да малешенько задрожал, пужаясь такого огромного духа.
Абы знал и он,
