воцарилась такая тишина, что Этан вроде бы услышал, как высоко над головой дождь хлещет по земле.
Первым заговорил Шевелюра:
– Вы хотите сказать, что отдали Уистлера кому-то еще?
Толедано решительно покачал головой:
– Никогда. Такого со мной не случалось ни разу за все четырнадцать лет, которые я здесь работаю. Я не новичок.
Широкая дверь позволяла беспрепятственно вывозить труп на каталке из теплицы в гараж машин «Скорой помощи». Она запиралась на два накладных замка. Оба кто-то открыл.
– Я оставил дверь запертой, – твердил Толедано. – Она всегда заперта на оба замка, практически всегда, за исключением тех случаев, когда выдается труп, но я при этом присутствую, стою здесь, наблюдаю.
– Да кому захочется красть труп? – спросил Шевелюра.
– Если какому-то извращенцу и захочется, у него не получится, – Вин Толедано распахнул дверь в гараж, чтобы продемонстрировать, что замочных скважин на наружной стороне нет. – Два накладных замка. Ключей к ним нет. Открыть замки можно только из этой комнаты.
От волнения голос Толедано задрожал. Этану не составило труда понять его состояние: Толедано имел все основания предполагать, что работать на этом месте ему осталось недолго.
– Может, он не умер, – предположил Рамирес. – Вы понимаете, сам ушел отсюда.
– Да он был мертвее мертвого, – ответил Толедано. – Абсолютный труп.
Рамирес пожал плечами, улыбнулся коальей улыбкой.
– Ошибки случаются.
– Только не в этой больнице, – ответил Толедано. – С тех пор, как пятнадцать лет назад одна старушка пролежала здесь час, признанная умершей, а потом села и начала орать.
– Слушай, а ведь я это помню! – воскликнул Шевелюра. – У одной монахини еще случился инфаркт.
– Инфаркт случился у моего предшественника, и все потому, что какая-то монахиня запилила его.
Нагнувшись, Этан достал из-под каталки, на которой лежало тело Данни, пластиковый мешок. С тесемками, к одной из которых привязали бирку. На ней значилось: «ДУНКАН ЮДЖИН УИСТЛЕР», а также дата рождения и индивидуальный номер, выданный службой социального страхования.
– В этом мешке лежала одежда, в которой его доставили в больницу, – в голосе Толедано отчетливо слышались панические нотки.
Этан положил пустой мешок на каталку.
– После того, как пятнадцать лет тому назад старушка очнулась в теплице, вы перепроверяете врачей?
– И не по одному разу! – воскликнул Толедано. – Когда сюда поступает покойник, я прежде всего прослушиваю его стетоскопом, убеждаюсь, что сердце не бьется, а легкие не сокращаются. Использую мембранную сторону для высоких звуков, а колоколообразную – для низких. Потом определяю внутреннюю температуру тела. Через полчаса провожу второй замер, еще через полчаса – третий, что она падает, как и должна у трупа.
Шевелюра нашел такую практику
