Побывав сегодня на вашей выставке, мне понравились три работы. Первая – графический портрет молодого человека, в профиль, вторая – маяк на скалистом берегу и третья – серая кирпичная стена с брызгами краски. Я хотел бы их приобрести и узнать, что вас вдохновило на столь разные работы, какова их история?
Джеймс внимательно смотрит на меня, ожидая ответа.
Я оцепенела. Он перечислил все мои работы, которые были посвящены Сэму. Откуда он знает? Или ему кто-то сказал, что эти работы я написала для бывшего? Он его видел в первый раз сегодня, поэтому версия, что он мог знать сам, не подходит, а вот сказать ему мог кто угодно, только вот кто?
Мысли заводят в тупик. Непонятное, двоякое ощущение с первой минуты нашего знакомства с Джеймсом становится еще более ощутимей. Говорить про работы я точно не стану, тем более такому скрытному (или наоборот открытому) человеку, как мистер Руис.
Моим спасением стали «причудливые шишечки». Официантка поставила на стол ведерко со льдом, в котором была бутылка шампанского, следом поставила два бокала. Чуть позже на столе уже стоял большой поднос фруктов.
Джеймс взял бутылку и бесшумно открыл ее, разливая шампанское по бокалам. Я наблюдала за его действиями и могу сказать, что он держит себя в хорошей физической форме. Бицепсы проглядывали через рубашку, а широкие плечи поражали своей рельефностью. Он протягивает мне бокал и произносит:
– За твою выставку, Джессика, – мы слегка касаемся бокалами, и шампанское оказывается не горьким, как я привыкла, а сладким, будто пьешь виноградный сок. – Моэт и Шандон… это шампанское любил еще Людовик пятнадцатый, думаю с тех времен, оно не изменилось, – говорит Джеймс и немного раскачивает шампанское в бокале, – Так ты расскажешь про работы? – он допивает золотистую жидкость и внимательно смотрит на меня.
Мы скачем с «вы» на «ты», либо наоборот, нужно уже определиться. Про работы я ни ему, ни кому-то еще, ни за что не расскажу. Я, наконец, набираюсь храбрости и, следуя за Джеймсом, осушаю бокал.
– Нет, Джеймс. Я не буду рассказывать про эти или про другие работы, так как это личное художника. Его чувства, эмоции… И кто спрашивает кому посвящена работа, тот сильно оскорбляет его внутреннее «я», – я говорю это чересчур возмущенным тоном.
– Так работы кому-то посвящены?
Я прикусываю язык. Черт.
– Что? Нет! Они никому не посвящены.
– Этому молодому человеку, который доводит тебя до слез?
– Что? О, Господи! Нет, конечно!
– Он об этом знает?
– Ты меня слышишь? Эти работы никому не посвящены! И давай оставим этот разговор.
Джеймс, прищурившись, смотрит и мои руки предательски трясутся. Только бы не выдать себя. Только бы не выдать. И зачем ему так необходимо узнать, кому именно посвящены работы? Надо же мне было так проколоться.
– Хорошо… – его скулы напряглись, черные глаза стали еще глубже.
Он резко встает
