на которой кучей лежали какие-то старые тряпки, телогрейки и прожженный местами матрас.
– Хозяин, – громко позвал Паша. И из-под кучи тряпья показалась голова художника, с давно немытыми и нечесаными волосами, как на голове, так и на лице.
– Кто ты? Кто ты? Кто ты? – Гриша вылез на свет божий.
К спертому воздуху тут же добавился аромат немытого тела и нестиранных вещей.
– Поговорить надо.
– Слова – пустота. Слова – беда. Молчание – золото. Молчание – жизнь.
Паша показал бутылку самогона.
– А так?
Гриша испуганно замахал руками:
– Чур, меня! Чур, меня! Бесовское пойло. Придёт Кристоф Валлибальд, душу утянет. Уйди, уйди, уйди. – Он сильно взволновался.
– Хорошо, хорошо, – Паша поспешно спрятал бутылку. Огляделся и только сейчас заметил, что стены в избе оклеены не старыми обоями, как ему показалось сначала, а листами пожелтевшего ватмана с картинками.
– Ты рисуешь? – он стал внимательно разглядывать картины. Они все были написаны не то углём, не то опалёнными лучинами.
– Жизнь это. Память это. Прошлое. Тени. Одни лишь тени. – Он хаотично ходил по комнате и теребил свою седую бороду.
Паша отметил, что на картинах в основном изображены деревья. И не те, что растут за окошком. Они с Федором уже имели возможность лицезреть их. Деревья, что росли на Ведьмином болоте, при этом нарушая все законы природы, причудливо меняя направление роста, сплетаясь, создавая фантастические пейзажи. Он достал фотоаппарат и стал аккуратно, боясь пропустить хотя бы одну, снимать. Ван Гог на это не обратил никакого внимания. Всё ходил и чего-то говорил. Диктофон записывал весь этот бредовый монолог.
– А ещё имеются шедевры? – спросил Паша, когда пробежался по всему периметру комнаты.
– Они потанцуют и придут. За мной придут, голову отрежут.
– Кто?
– Там, – он кивнул на кровать.
Переборов брезгливость, Паша скинул все тряпки с кровати на пол, и сквозь металлическую сетку, увидел несколько свёрнутых обрезков обоев. Он достал их: это тоже были рисунки. Паша пристроил их к стене и продолжил фотосессию.
– Есть ещё?
– Огонь забрал, – в тему ответил Гриша, кивая на русскую печку. – Вечность, вечность, вечность.
Павел почувствовал, что безмерно устал. Да и картин больше не было. Глотнул свежего воздуха на улице, и у него закружилась голова. Принюхался к своей одежде и уловил-таки запах прелости и плесени.
– Теперь только в стирку, – покачал головой, направляясь к Сергею за ноутбуком.
30.
Чем ближе подходил Федор к дому колдуньи, тем учащенней билось его сердце. Причину этому он не искал, не хотел копаться в своих чувствах.
Заглянул, как обычно, через забор и увидел Лиду. День сегодня выдался жарким, и она была одета в короткие шортики, бюстгальтер
