Она завыла. – Господи, был мужик как мужик… А революция настала – будто с цепи сорвался!
– Всю жизнь на цепи просидел! – Тимофей скрежетнул зубами.
– Брось, батя, – миролюбиво произнес Степан. – Пойдем, спать ляжешь.
Он попробовал поднять отца с лавки, но Тимофей оттолкнул его.
– Не трожь, Степка! Сам себе теперь хозяин! Поняли? Сам!
– Хватит тебе. – Федор снял фуражку, повесил на гвоздь. – Такое время настало! Перед народом все пути открылись. А ты спиваешься.
– А ты мне не указывай! – гаркнул Тимофей. – Думаешь, начальником заделался, так можно теперь отца учить?
Он погрозил Федору кулаком и попытался встать, но это ему не удалось.
– Господь с ним, Федя, – опасливо проговорила мать. – Ничего не поделаешь. Не надо на отца злиться. В кои веки заехал проведать, сынок, и злишься. Грех это. Сядь, поешь горячего.
Не глядя на отца, Федор молча сел за стол. Мать подала ему щи и хлеб.
– Морду воротишь? – не унимался Тимофей. – Брезгуешь с отцом поговорить? Ангеловы во всем виноваты!
– Тять, ну чего ты? – сказал Степан. – При чем тут Ангеловы?
– Что я видел? – надрывно продолжал Тимофей. – Всю жизнь при них. Благодетели! А сами… Все, что отец, покойник, сделал, себе захапали!
Федор отставил нетронутую миску, бросил ложку и резко встал из-за стола.
– Уберегли, а не захапали, – бросил он. – Чтобы ты не пропил. – И, уже выходя из избы, добавил: – Не там виноватых ищешь, батя.
От этих сыновних слов сил у Тимофея прибавилось.
– Чего-о?! – прорычал он. – Отца учить…
Он встал, шагнул, схватился, чтобы не упасть, за плечо сидящего на лавке Пашки.
Федор вышел, хлопнув дверью.
– Тять, пусти, больно! – тоненько проскулил Пашка.
Взгляд отца упал на деревянную фигурку, которую тот вырезал. Тимофей выхватил ее у мальца из рук и швырнул о стену.
– Ты что?! – воскликнул Пашка.
– А то, что хватит в бирюльки играть! – заорал отец. – Мне Ангеловы вот этим вот, – он кивнул на лежащую на полу фигурку, – всю жизнь поломали! – Пьяные силы оставили его, он упал на лавку и пробормотал: – Давно б их к стенке поставили, кабы не Федька…
Пашка в слезах выбежал из избы. Мать принесла из сеней и поставила на стол бутыль самогона.
– Пей уж, ирод! – всхлипнула она.
Когда мать задула лучину и ушла спать, Степан подсел к отцу.
– Может, не будешь пить, батя? – сказал он. – Помрешь ведь так-то, годы твои не молодые уже.
– Думаешь, не понимаю, что под горку качусь? – взявшись за бутыль, пробормотал отец. – Понимаю, Степа. А ничего с собой поделать не могу. Барыня, бывало: «Вы с Андрюшей как родные», – передразнил он. – А только Андрюша учится, а мне: Тимка, сбегай, Тимка, Андрюшеньке подай!..
– Да они ж и тебя учили, – напомнил Степан.
– Так
