вслушиваясь. Тяжелые шаги гремели далеко наверху, слышались крики, непонятные тени носились с факелами. Ублюдки снова открыли на меня охоту.
Глава 2
Я пошарил под умывальником и извлек оттуда конверт в оберточной бумаге, которая тотчас расползлась в руках и рассыпалась желтой пылью. На стол, уставленный приготовленными к очередной дозе препаратами, я выложил иглу, пипетку и ложку. Затем торопливо вскрыл конверт – паутинообразное сочетание завязок и оберток. И вновь на дне шприца расцвела красная орхидея, порочный аромат дурмана витками невидимых спиралей разнесся по комнате. Я сжал пузырек, наблюдая за тем, как врывается в разбухшую вену раствор, всасываемый немой жадной кровью…
Глаза быстро привыкли к темноте, я заметил силуэт убегающего человека. За спиной блеснул металл – арбалетчик не оставил дорогое оружие. Наводчик или убийца, я понял сразу, оказался у внутренней стены, окружавшей двор, полез по ней вверх, словно паук, скользящий по нити.
Я крался медленнее: арбалетчик взбирался по веревке, мне же пришлось карабкаться по голой поверхности, цепляться за крохотные трещинки, выступы между камнями. Когда беглец на миг заслонил звезды над гребнем стены, я добрался лишь до середины, а когда сам перевалил через край, снизу из темноты послышались стук копыт и приглушенное ржание. Из тени выметнулась лошадь с укутанным в плащ всадником и, пронесясь по улице, исчезла в сумраке, такая же неуловимая, словно вчерашний день.
Апокалипсис, мой верный спутник, молчавший на протяжении многих лет, снова заговорил:
«Стал я на песке морском и увидел выходящего из моря
зверя с семью головами и десятью рогами, и на рогах его десять
диадем. И дал ему дракон силу, престол свой и великую власть.
И поклонились дракону, который дал власть зверю, и покло-
нились зверю. И дана была ему власть действовать сорок два
месяца. И дано было ему вести войну со святыми и победить
их; и дана власть над всяким народом».
Дорожная пыль вздымалась тончайшим облачком. Я на бегу читал когда-то заученные наизусть строки библейских писаний, изредка посматривая то на алеющий рассвет, то на манящую искру арбалета. Стук подков в ночном безмолвии доносился ясно, еще даже птицы не проснулись, молчали, а мои ботинки из телячьей кожи поднимали пыль бесшумно. Наконец цокот почти затих, в тусклом свете фонарей я смутно различал темнеющие на брусчатке свежие царапины. Далекий край земли розовел, но если арбалетчик свернет с главной улицы, по следу его не найти.
Дыхание между тем пошло из груди сиплое, жаркое. Горло пересохло, и я понял, что начал уставать, как выброшенная на берег огромная рыба. Следы с главной улицы ушли внезапно. Я едва не проскочил мимо, но вовремя свернуть в переулок, сразу заметил свежие оттиски копыт на влажном камне. Снова во мраке послышался цокот, теперь конь шагал мерно, не спеша, словно хозяин
