назад.
Гизола, глядя на него от дверей, пробормотала:
– Дурак!
Пьетро стало неловко, и он, как мог, попытался с ней помириться. Но она отвернулась, кусая найденный в ларе ломоть хлеба. Тогда он достал из кармана перочинный ножик и всадил ей в бедро. Девочка, побледнев, еле удержалась, чтобы не вскрикнуть. Он решил, что ей не больно и, сердитый и обиженный, замахнулся, чтобы ударить еще раз – но она пнула его ногой и, бросив хлеб, убежала в комнату. Маза, услышав грохот опрокинутых стульев, перестала подметать и поспешила в дом к Гизоле, которая тихо ныла на одной тянущейся ноте, но скоро умолкла.
Пьетро остался в кухне один и, тихонько смеясь от испуга, осторожно двинулся вперед – посмотреть, что там. Но тут вышла Маза и закричала возмущенно:
– Вы зачем ее до крови порезали? Нельзя быть таким злым! Все хозяину расскажу!
– Я не виноват.
Маза в сердцах чуть не огрела его по голове.
Пьетро, свято веря в свои слова, поклялся страшными клятвами, которые произвели на него в свое время сильное впечатление – довольный, что представился случай их повторить.
Но Доменико с Анной отхлестали его по рукам прямо при Мазе и Гизоле и заставили просить прощения. После этого Пьетро, хотя наказание было ему отчасти приятно, долго ходил подавленный, и былые проделки наводили на него суеверный страх. Он больше не играл – считая, что рано или поздно это кончится чем-то ужасным. Он убедился в этом два года назад, когда, швырнув камень, нечаянно поранил мальчика, который, как оказалось, стоял за забором. Поэтому его разговоры с Гизолой стали многозначительными, приобретя какой-то новый подспудный смысл.
Через несколько месяцев, случайно встретив ее в поле одну, он прошел было мимо, но потом вернулся и рискнул спросить:
– Тебе очень было больно?
Ее ноги, утопавшие во вспаханной земле, приводили его в смятение. Но она посмотрела на него с улыбкой:
– Когда?
– Когда я нечаянно ткнул тебя ножиком.
Сама эта улыбка, такая неуместная, сбивала его с толку.
– Вы все про это думаете?
Пьетро удивился, что ее чувства настолько далеки от того, что он ожидал. И спросил:
– А ты что – забыла?
– Сразу же.
Он понял ее по-своему: «О таких гадких вещах не думают».
– Но тебе ведь, наверное, было больно. Если хочешь, сделай мне то же самое…
– Я?
– Клянусь… Ты же знаешь, мое слово крепкое. Я ведь тебя поранил?
И он объяснил ей, что она должна тем же ножичком нанести ему такую же рану. Гизола, чтобы показать, что отнеслась к его словам серьезно, отвечала:
– Когда скажете…
Но согласие умерило его пыл.
– Надо только, чтобы никто не узнал.
– Скажу, что сам порезался.
Он взял ее за руку, чтобы вложить
