style="font-size:15px;"> Чувства постепенно возвращались и кожа лица заголосила всеми нервными окончаниями:
– Спрячь меня, укрой меня от солнца! Я горю!
Прямо над лицом висел огромный пылающий белый шар Солнца. Собрав всю свою энергию, оно старалось испепелить несчастного, беспомощного человека. Уайтгауз дотронулся до лица и чуть не вскрикнул от боли. Лицо было покрыто струпьями и волдырями. Превозмогая боль в позвоночнике, он перевернулся на живот. Хлюпая солёной влагой в ткани облачения, он понял, что основного скафандра на нём нет. Скафандр валяется в нескольких футах левее, изрезанный ножом, обуглившийся и жалкий.
– Я жив, иначе мне было бы не так больно, – астронавт прикрыл затылок ладонью, словно защищаясь от всего мира, и на какое-то мгновение потерял сознание от острой боли. Печальные и прекрасные лица его жены и сыновей, составленные из множества огненных пузырьков предстались ему. Любимые лица проплыли на чёрном бархатном фоне, уступив место картине полярного сияния. Зёлёное прихотливое свечение быстро летело под солнечными батареями шаттла, похожего на "Independens", вот только надписи на борту были неразборчивы, похожи на детские каракули. Вместо мерцающих в атмосфере заряженных солнечных частиц полярного сияния, возникли карнавальные ленты, шары, куклы, маски словно содержимое огромного магазина игрушек. Потом всё исчезло и воцарилась пустота, не имеющая цвета. Ничего, полный, абсолютный ноль. Когда сознание включилось, словно включился телевизор, после скачка напряжения электросети, вернулась боль. Он поймал себя на мысли, что меньше всего свете ему хочется жить с этой болью. Упираясь лбом в песок, наслаждаясь хотя бы тем, что свет уже не ослеплял, Уайтгауз нащупал в кармане кассету с ампулами экстренной помощи. Он поочёрёдно принялся надкусывать их и выпивать содержимое. После смеси болеутоляющих, кардиостимуляторов, гормонов и витаминов, ему стало лучше. Организм вспомнил о более житейских вещах, таких как жажда и голод. Астронавт поднял голову и потрясённо застыл – перед ним, прямо за кустиком иссохшей колючки, где сидел жук, лежала в жарком мареве безжизненная пустыня. Ровная как стол, без единого холмика, без малейшего намёка на барханы или зыбь, ослепительно кварцевая, будто светящаяся изнутри. Легкая песчаная позёмка оживляла этот пейзаж, да на горизонте, в белесом небе одинокое облако медленно размывалось горячим дыханием и огнём солнечного света.
– Неужели я в аду? – из пересохшей глотки непроизвольно вырвался тоскливый вопль, – где я?
Песок накрыла чья-то тень и хриплый голос произнёс:
– Чего орёшь? Думаешь одному тебе плохо? И это не ад! Это хуже!
Уайтгауз повернул голову, понимая, что в аду медицинские препараты не будут эффективны, а черти вряд ли говорят по-английски, да ещё голосом Маклиффа. Действительно, это был Маклифф, вполне бодрый, без скафандра, в импровизированной чалме из полосы оранжевой парашютной ткани.
Приподнявшись на локте, Уайтгауз увидел за спиной Маклиффа контейнер, чёрный от нагрева, наполовину ушедший в песок. Огромные посадочные парашюты выстилали всю округу декорацией фантастического фильма. Везде валялись припасы, куски
