и мы с папой пошли его встречать по пыльной, залитой солнцем деревенской улице. Наконец он появился в конце её, увидев нас, замахал руками, потом подошёл, что-то много говорил, смеялся и мы пошли к дому. Уже около дома навстречу нам, загребая пыль ногами, шёл пьяный, увидев Коляну в форме, он уцепился одной рукой за рукав его гимнастёрки и стал что-то говорить, размазывая другой слезы по грязному лицу:
– Ты военный, военный, ты им покажи…
Коляна смеялся, что-то шутил в ответ. Мой брат стоял рядом с папой и держал его за руку, я сидел верхом на шее у Коляны, а к нам по тропинке во дворе от дома к калитке шла мама. Она не улыбалась. У неё были странные глаза. Они никуда не смотрели. Так, никуда не глядя, с лицом, повёрнутым к папе и Коляне, она открыла калитку, вышла навстречу нам. Папа улыбался, Коляна, освободившись от пьяного, раскрыл руки навстречу маме, а она, всё так же никуда не глядя, сняла меня с Коляниных плеч и сказала серым голосом:
– Война началась. По радио передали…
…Военный у вагона отдал маме бумажки, она снова их засунула в полевую сумку и, подсаживая нас с братом по приставленной к вагону деревянной лесенке, стала подниматься в вагон, а дядя Фёдор поднял с земли наши чемоданы и поставил прямо в вагон на пол у самого края. Мама отпустила наши руки, отодвинула чемоданы по очереди к стенке вагона поближе к двери, снова взяла наши руки, посадила нас и сама села на чемоданы. Так мы и расположились: мама у самой двери, потом Володя, потом я. Мама держала Володю за руку, а Володя меня. Если брат наклонялся вперёд, то из-за мамы он немного мог видеть, что делалось на улице, за дверью. Мне уже ничего не было видно. В вагоне стало тесно, но всё ещё влезали и влезали новые, протаскивали узлы и чемоданы перед самым моим лицом. Из-за стенки вагона, с улицы, слышался голос дяди Фёдора:
– Вы подальше, подальше залезьте, здесь у двери-то плохо, детей простудите.
Мама посмотрела на нас с Володей провалившимся взглядом, отвела машинально рукой чей-то узел или чемодан от моего лица, покачала отрицательно головой и тихо пробормотала:
– Нет, нет, здесь у двери лучше, если что…
Дядя Фёдор, наверное, её уже не слышал…
Дверь с грохотом отодвинулась. Песчаный откос насыпи, зелёная трава, какие-то кусты… На насыпи военный размахивает руками, кричит:
– Все, все быстро из вагонов. Подальше бегите, ложитесь на землю, под кусты, подальше, самолёт немецкий…
Самолёт пролетел над самыми крышами вагонов, где-то за хвостом поезда развернулся, снова пролетел над вагонами, и всё стало тихо. Люди медленно вылезали из кустов, поднимались с земли, отряхивались, оглядывались. Снова появился военный, он снова бежал и снова кричал: «По вагонам, по вагонам! Быстро, быстро! Возвращаемся…» Поезд тронулся, мама села на чемоданы, держа нас за руки, локтем она прижимала полевую сумку и смотрела в щель неплотно закрытой двери. Сказала тихо, ни
