да, а до него ещё Гоголь об этом написал, – тихо и как-то обречённо откликнулся Саша Кушнер, глядя на бесконечную вереницу фонарей пустого Кировского проспекта. – Ну, как вам Долинин?
Но тут слева вверху, на самом горбу Кировского моста, появились цветные огоньки трамвая и, не слушая уже наши ответы, торопясь закончил:
– Ой! Я побежал…
Нам надо было в другую сторону, но проспект был пуст и слеп от снега. Мы пошли пешком через мост…
Пришёл домой я уже совсем промёрзший. Мама, открыв дверь, спросила:
– Что так поздно?
– Саша Кушнер позвал – на филфаке лекция интересная была. Профессор Долинин читал. Очень интересно, но затянулась…
– Долинин?! – оживилась мама. – А ты помнишь Детскую соматическую на Волковом?
…Ничего нет, всё бело… Я не закутан и не привязан… Я лежу на спине, и мне тепло. Скосив глаза влево, я вижу верх большого окна, за которым небо ещё белее, чем потолок в комнате.
– Проснулся, Илёша? – это Володин голос. Я поворачиваю голову набок. Он лежит на соседней кровати, слева. А прямо за ним огромное окно и белое небо.
– А где мама?
– Она только что заходила. Скоро придёт. Ты со вчерашнего дня всё спишь и спишь…
– Мы уж думали, что ты умер, – это голос справа. Я поворачиваю голову на голос. Там мальчик лежит. Он старше меня и даже Володи. Безразлично смотрит в потолок. За ним закрытая белая дверь.
– Ты вчера и обед, и ужин проспал. Есть хочешь?
– Не знаю.
– А у меня хлеб есть, – он показывает мне какой-то чёрный кусочек. – Володя, хочешь? – обращается он к брату.
– Нет, это мыло. Ты мне уже вчера показывал.
– Нет, нет, правда хлеб, – и он подносит его ко рту и делает вид, что жуёт, потом протягивает его мне. Я вытаскиваю руку из под одеяла и беру маленький, скользкий кусочек.
– Не ешь, Илёша, это мыло, – говорит Володя. Я слышу, кручу кусочек в пальцах, потом засовываю его в рот. Во рту становится горько, я захлёбываюсь слюной, изо рта идёт пена. Меня начинает рвать. Очень больно. Я не могу плакать от боли. Брат только говорит:
– Повернись на живот, повернись на живот…
Открывается дверь. Меня переворачивают, какая-то девочка кричит:
– Тётя Женя! Тётя Женя!..
– Ну что ты? Ну что ты? Ну всё, всё… Ну? Всё прошло? – это уже мамин голос. Внутри ещё больно, но уже не так. Уже не рвёт. Я снова лежу на спине, с лица сползает полотенце, которым обтирали лицо. Мама наклонилась надо мной. Она почему-то в белом халате. Смотрит на меня, потом на соседнюю кровать: – Зачем же, Андрюша, ты ему мыло дал?
С соседней кровати тихо:
– Он же знал, что это мыло, и Володя ему сказал.
– Не надо так, Андрюша.
У двери стоит какая-то девочка. Увидела, что я перестал захлёбываться и кашлять, собралась уходить. Мама окликнула её:
– Наташа,
