рассказать; похоже, это превращается в привычку), – так вот, едва схлынуло возбуждение, как передо мной снова встал вопрос, неизменно возникающий после выхода каждого очередного романа: ну хорошо, мальчик мой (я часто мысленно называю себя мальчиком), а что же дальше? Иначе говоря, для меня ничего не изменилось.
Жизнь продолжалась. Дети подросли и один за другим уехали учиться. В сентябре 2004-го Лора перебралась в Лион. Это не прошло незамеченным – в доме она играла роль всеобщей старшей сестры. Годом позже, в 2005-м, нас покинула Глория (старшая дочь Веры), она тоже уехала в Лион. Таким образом, обе старшие девочки сделали нам ручкой.
Следующей осенью Матео (старший из сыновей Веры) поступил на учебу в Валанс и стал приезжать домой только на выходные. Тут настала небольшая передышка – статус-кво закрепился на два года, до осени 2008-го, когда нас постиг тройной удар: мы одновременно лишились моих дочек-близняшек и младшего сына Веры Диего.
С нами оставался только мой младший, Джон, которого Вера очень любила. Дом вдруг словно увеличился в размерах – можете мне поверить, я знаю, о чем говорю. И вот, когда осенью 2009-го Джон тоже уехал в училище по производству струнных инструментов, в Вогезы, то есть, с нашей точки зрения, почти на Аляску, для Веры это стало тяжким испытанием – куда более тяжким, чем для меня.
Ну что ж, мы просто чаще включали музыку, пытаясь обмануть тишину дома, и выбирались на люди.
Но только Вера изменилась. Она принялась… (Только что приехал домой и спешу вернуться к своему рассказу, прерванному в пятницу. Начал я его утром за ресторанным столиком, глядя за окно, на падающий снег, и продолжил вечером, сидя на двухъярусной кровати, которую делю с пятилетним внуком (сыном Лоры): я сплю наверху, он – внизу. («Деда, ты чего там делаешь?» – «Пишу письмо». – «Кому?» – «Одной тете». – «А скоро ты свет выключишь?» – «Ладно, выключаю». – «Спокойной ночи, дедуль». – «Спокойной ночи, мой хороший».) Той осенью Вера изменилась, и зима ничего не исправила. Нет, вела она себя по-прежнему и была такой, как всегда: внимательной, доброй, нежной и непредсказуемой. Но – и это особенно чувствовалось по вечерам – что-то пошло не так. На нее словно падала какая-то пелена. Не знаю, как лучше выразить то, что с ней происходило: на нее – на ее тело, лицо и душу – словно и в самом деле опускалась пелена. Меня так и подмывало ухватить ее двумя пальцами и сдернуть, но я не сумел. Мы лежали рядом в нашей постели. Она брала меня за руку, клала ее себе на грудь, закрывала глаза и шептала:
«Поговори со мной».
И я говорил. О чем, ей было более или менее все равно. Наверное, просто хотелось слышать звук любимого голоса. Я вперемешку делился воспоминаниями детства и юности. Если рассказ выходил смешным, она растягивала губы, благодаря меня за усилия. Иногда она легонько сжимала мою ладонь, и тогда я замолкал.
Когда у нас бывали гости, она превращалась в почти прежнюю Веру. Но стоило нам остаться вдвоем, ее опять окутывала пелена.
