и холодновастенько, несмотря на то, что Доля прибралась и часом раньше печку подживила. Неуютно было, прежде всего, в душе. А в голове всё никак не могла угнездиться, не могла поместиться невероятная новость по поводу развала Советского Союза. Как это так? Вчера ещё был – необъятный такой, а сегодня – следа не найти.
Эта новость голову разламывала – настолько была велика. Он и так и сяк пытался эту новость приладить к себе, как-то свыкнуться, сжиться с тем, что произошло. Только ни черта не получилось. Это было нечто запредельное…
Доля Донатовна, тревожно посматривая на мужа, всё пыталась его уложить, всё какие-то капельки предлагала принять. Но Стародубцев наотрез отказывался.
– Належался! Напринимался! – сквозь зубы рычал. – Почему мне сразу не сказала?
– Да как же я могла, когда…
– Надо было сказать. Я бы поехал в Москву. Я бы им, сволочам…
«Вот потому и не говорила!» – вздыхая, думала жена, позвякивая посудой – на стол готовила.
– Садись, поешь.
Он посмотрел на потолок и помрачнел. – А где ключи от вышки?
– От чердака? Зачем тебе?
– Трещина. Не видишь? Надо проверить, как там…
Зигзагообразная тонкая молния прочертилась по белому потолку – трещина едва заметная, паутинками уползающая в глубину штукатурки. Чердак, оснащённый двойными опорами, никогда ещё так не проседал. Да это и не мудрено – никогда ещё не было землетрясения.
– Теперь я и не вспомню, где, – забормотала Доля Донатовна, перебирая коробки, ящички. – Где он, твой ключ. Ты же сам куда-то заховал.
Собираясь накричать на жену, Солдатеич поперхнулся. Приступ кашля навалился на него – лицо побагровело, как в петле. Откашлявшись, он нехотя прилёг, разглядывая молнию на потолке.
– Дай воды, – закряхтел, – пересохло.
Жена обрадовалась. Она сама только что хотела предложить попить – снотворное в стакан было подмешано.
Багрово-красный комок заката уже завалился за дальние избы и огороды, когда Стародубцев кое-как распросонился. Голова была такая очумелая, будто с чужого плеча.
Зевая, он включил телевизор и сплюнул в сердцах. Сначала там полуголые девки вертели задницами в перьях и длинными ножищами дрыгали так, что Солдатеич невольно отшатывался – как бы по сусалам не прилетело. А затем такое началось – ни в сказке сказать…
Собираясь ещё раз зевнуть, он челюсть едва не вывихнул – застыл с открытым ртом.
– Ты гляди, что творят, – пробормотал и тут же крикнул: – Доля! Где ты? Глянь!
Жены в доме не было.
Он табуретку взял, очки напялил и подсел поближе к телевизору.
Униженный и оскорблённый, он со стыдом и ужасом смотрел и слушал, как матерят – почти открытым текстом – времена «застоя», времена, когда был СССР. Первым делом он хотел
