ноздрями. – До Берлина дошёл и так хорошо сохранился.
Стародубцев мрачновато глянул на него. Потом глазами ковырнул Рассохина.
– Вон доктор знает, как я сохранился…
– Живого места нет, – негромко подтвердил Рассохин, думая, как видно, о чём-то своём.
Помолчали. Ветер за окошком затеребил деревья, словно потянул куда-то за собой. А деревья идти не хотели, ветками цеплялись за крышу, за ставни.
– Ну, давайте за здоровье победителя! – неожиданно провозгласил хозяин. – Без вас бы мы под Гитлером ходили.
«Как бы теперь не пошли, – ожесточённо подумал старый солдат. – Тех оккупантов прогнали, так эти…»
– Был я в Москве, – невесело заговорил Рассохин и добавил нечто непонятное: – Выпустили джина из Бутырки, попробуй-ка обратно затолкай. Мужики! Вы даже представить не можете, что происходит. В Кремле бардак. Страною управляет алкоголик. Его надо лечить, держать в смирительной рубахе, а он руководит страной. За бутылку готов подписать что угодно. Американцы ходят по Кремлю, как по Белому Дому. Кошмар. Наша страна разоружается в одностороннем порядке, в то время как НАТО уже возле наших границ ставит военные базы. Мне показали статистику смертности – волосы дыбом. Вымирает Россия. Вымирает как мамонт.
За рекою сначала взблеснуло, затем загремело жестяными раскатами. Какая-то лошадь, пасущаяся в пойме, жалобно заржала в темноте, всё плотнее окружающей деревья, избы. Темнота, лишённая даже маломальской звёздной искры, вселяла в сердца людей чувство горького сиротства на огромной земле, чувство одиночества и тоски. А может быть, это остро чувствовал только он один, этот старый солдат, пронзительно трезвый, перед мысленным взором держащий всю страну, которую теперь где-то там, «вверху», вот так же вот за рюмкой водки делили на куски, деловито дербанили, рвали вместе с мясом красной глины, с пуговками древних сёл и городов.
Всю ночь они тогда проговорили. Правда, Рассохин за столом посидел недолго – за ним приехали на «скорой». А Пустовойко с горя крепко дербалызнул – как будто за двоих. Идейный пахарь, он прекрасно понимал, что песня его спета. Вчерашний солидный товарищ – ответственный, строгий, взыскательный, позволявший себе только зубы водкой сполоснуть и только в самые большие праздники, – Пустовойко будто с цепи сорвался.
Отодвинув хрустальную рюмку, сияющую звёздами Кремля, он водку стал глушить гранёными стаканами. Засаживал в себя – как в неприятеля. Пил, не закусывая, и при этом почти не пьянел – настолько велико было волнение, смятение и мандраж. И злоба закипала матюгами. Да и как не злиться – всё под откос летело кувырком.
Семён Азартович в ту пору хорошо устроился в партийном кресле. Светлое будущее, о котором многие только мечтали, для него уже наступило: квартира, машина и дача, полный холодильник еды-питья и полные шкафы моднячего тряпья. Коммунизм в отдельно взятом человеке, можно сказать, наступил. И вдруг – на тебе.
– Дачка, тачка и собачка? Не в том дело! – рычал он, кулаком
