толп, не знающих что делать после получения ими свободы и наступающего голода. Оружие, которое они унесли с фронта, подсказывало ответ на этот вопрос. Произошёл стихийный сброс демократически трезвых умов. Они совершенно не понимали, что происходит и в какие политические одежды хотели бы они одеть Матрёшку-Россию. Под радужной оболочкой оказалось живое подобие Бабы-Яги с оружием вместо помела в руках. Массы обрели своё без законодательной говорильни. Большевики поняли, что политическая немощность бывших авторитетов – удобное состояние для физического уничтожении оппонентов, что было провозглашено в большевистских декретах и совершено на деле.
Всё это даёт основания считать октябрьский переворот бунтом против разума. Ленин считал: если очистить общество от привычных отношений, то освобождённая от естественных законов власть будет единственной, которая сможет решать силовыми методами всю проблематику безграмотной страны. Философ Бердяев заметил по этому поводу: «Исключительная одержимость одной идеей привела к страшному сужению сознания и к нравственному перерождению, к допущению совершенно безнравственных средств в борьбе». Нетрудно заметить такое же перерождение немецкой нации в последующую эпоху.
Слово «гуманность» было употреблено верхами большевиков так же, как и другие демократические лозунги. Политический обман продолжался. Коммунистическая идея обещала высокое доверие к человеку, несмотря на то, что на первый план выходило насилие, разрушение и кровь. На практике идея помогла втирать очки массам, используя понятия «социализм и коммунизм» в их тоталитарном варианте. Среди восставших были люди и разумного начала. Их ведущей чертой было бесстрашие ради социальной мечты, определяющей их совесть. Они не замечали, что самопожертвование всё больше работает на властный абсолют социализма. Он показал себя уже в следующем году, когда был объявлен «красный террор» и начались расстрелы ни в чём не повинных, кроме своей честности, людей. Изъятие богачей из общества означало абсолютную уравниловку, ставшую основой большевистской власти. Она исключала борьбу за любую конкурентную идею. Подавляющее большинство народа примирилось с такой политикой и понадеялось на дальнейшие бесстрашные трюки после октябрьского переворота.
Высокий уровень озлобления ко всему старому изменил отношение и к религии, которая, как считал Ленин, была враждебна большевикам своими гуманными обольщениями. Ему было нужно революционное исступление. Оно стало причиной и силой погрома церквей. Ленин провозглашал: «Религия – опиум для народа». Он был по-своему логичен. Появился новый опиум – «коммунизм». «Церквями» стали парткомы, райкомы, красные уголки, СМИ, а приходами – партийные и общие собрания.
В сложившейся ситуации большевики становились опытными авантюристами. Им нечего было терять, кроме собственной власти. Эти экстремисты понимали, что черты бессмысленного и беспощадного
