очень дорого. Теперь у нас есть дизайнерский трикотаж и текстиль, а узоры и выкройки публикуются в больших глянцевых книжных изданиях. Библиотека – хороший источник вдохновения»[102]. Увеличение стоимости рукоделия не ограничивалось покупкой дизайнерских товаров, предназначенных для творчества, и влиянием большого бизнеса; оно также негативно сказывалось на таких традиционных экономичных видах деятельности, как вязание. Одна пенсионерка замечала: «Скажу еще, что моя семья покупает мне шерсть для вязания, за которое я берусь всякий раз, когда присаживаюсь отдохнуть. Я не могла бы позволить себе и этого утешения, если бы мне пришлось покупать шерсть самой; я получила только 6,46 фунта в качестве прибавки к пенсии от телефонной компании, где муж проработал тридцать лет, но с перерывом – и из-за этого наша пенсия превратилась просто в жернов на шее, поскольку я не могу получить помощи от Департамента здоровья и социального обеспечения»[103]. Плачевная финансовая ситуация респондентки, угрожающая лишить ее удовольствия, на которое она привыкла тратить свободное время, подтверждает связь между богатством и праздностью, о чем писал в свое время социолог XIX века Торстейн Веблен[104].
Веблен исследовал устройство и принципы функционирования праздного общества и, в частности, анализировал соотношение труда и досуга в разных социальных стратах. Социолог обращался к историческим примерам и изучал дистанцированные отношения между ручным и интеллектуальным трудом, обычно ассоциирующимся с ремеслом и искусством соответственно[105]. Веблен отождествлял досуг с отсутствием необходимости работать, с возможностью тратить время впустую. В рамках этой теории время и способы его использования превращались в объект коммодификации[106]. Процитированное выше свидетельство пенсионерки наглядно демонстрирует, каким образом бедность исключает досуг из человеческой жизни. Таким образом, теория Веблена сохраняет актуальность и для тех, кто живет и работает в XXI веке. Пенсионерка не могла позволить себе покупать материалы для рукоделия; ей приходилось рассчитывать на чужую щедрость, чтобы продолжать вязать, – в противном случае женщине пришлось бы отказаться от любимого занятия. О том, что досуг превращается в эксклюзивный феномен постиндустриального праздного общества, писали позднее и социологи-марксисты[107]. Рост стоимости материалов для рукоделия, отмеченный участниками программы МО, привел к трансформации экономики вязания. Из занятия бережливой хозяйки оно превратилось в досуг, в праздное времяпрепровождение.
Подорожание инструментов и расходных материалов, а также изменение функций домашнего вязания не оказали большого влияния на сами объекты. Женщины по-прежнему вязали вещи для дома и семьи. Иногда они ориентировались на новинки, появляющиеся на рынке. Некоторые рассматривали вязание как источник дохода. Впрочем, лишь немногие из респонденток вязали вещи на продажу. Одна из участниц программы заметила: «Я не хочу вязать что-либо для других людей, поскольку не думаю, что делаю
Респондент MO A1412.
Респондент MO D159.
Veblen T. Theory of the Leisure Class. Augustus M. Kelley, 1899. Р. 35.
Ibid. Рp. 35-39.
Ibid. Рp. 43-55.
Urry J. Consuming Places. Routledge, 1995. Рp. 112-128.
