тогда Аннелизе заговорила:
– Ненавижу.
– Кого?
– Всех.
– Успокойся.
– Успокойся?!
Я поскреб шрам над бровью.
– Просто хотелось бы знать, что стряслось.
Она расплакалась. То были не тоненькие всхлипы, надрывавшие мне душу в тот день, когда я поклялся взять творческий отпуск на год. То были яростные рыдания.
– Я пошла к Алоизу, хотела купить немного консервов, банку-другую солений. В прогнозе по радио обещали снег, и… – она шмыгнула носом, – на меня накатило что-то вроде синдрома белки. Мама всегда делала запасы перед тем, как выпадал первый снег, ведь никогда не знаешь, как оно повернется. А потом…
Раз она заговорила о матери, подняв запретную тему, видимо, случилось что-то в самом деле серьезное.
– Я стояла за полками. Ты ведь знаешь магазинчик Алоиза, представляешь, сколько там всего нагорожено?
– Я покупаю там сигареты.
– В какой-то момент слышу, как Алоиз и Луиза Вальднер…
– Бабища, которая принесла нам песочный пирог с черникой, когда меня выписали из больницы?
– Она самая.
– О чем они говорили?
– Чесали языком.
Я закрыл глаза.
– Что они сказали?
Она ответила еле слышным шепотом:
– Что это ты во всем виноват.
– А потом? – сухо осведомился я.
– Потом? Потом я вышла из-за полок. И давай их костерить. А эта хавронья сказала: ты, мол, языком-то трепать сильна, но всем ясно, что твой муж – убийца.
Убийца.
Вот именно. Убийца.
– И?..
Аннелизе широко раскрыла глаза:
– По-твоему, что я должна была сделать? Я забрала Клару и ушла. Господи боже мой, будь моя воля, я бы им выцарапала глаза. И знаешь, что я тебе скажу? Жаль, что я их не прибила. Сначала ее, потом этого… – Она зарыдала. – Мне жаль, мне так жаль…
– Не переживай. Ничего страшного. Люди… сама знаешь, каковы они.
– Госпожа Вальднер… Она прочла молитву на похоронах моей матери.
Мне пришел на память рассказ Вернера. То, что госпожа Вальднер сказала обо мне, – цветочки по сравнению со слухами, какими делились любезные обитатели Зибенхоха над могилами Эви, Курта и Маркуса. Я крепко обнял жену.
– Как это восприняла Клара?
– Ты ее можешь понять, нашу девочку?
Я улыбнулся:
– Я понимаю только то, что люблю ее. Этого довольно.
Остаток дня я вел себя терпеливо, раскованно и абсолютно неискренне.
Помогал Кларе месить тесто для штруделя, весело болтал с Вернером, который чистил яблоки.
Я целый день был тем, что называется cool[26].
Когда восхитительный аромат сладкого пирога заполнил кухню, а Вернер собрался уходить, я, воспользовавшись случаем, предложил подвезти его до Вельшбодена.
Классный, отличный, крутой
