нужны. Всем. И абрекам тоже. Поэтому меня, ежели били, то интеллигентно, берегли, так сказать… А ещё знание нравов местных помогло. Как чувствовал, направляясь сюда, справки навёл… Полезная штука: знания! Особенно, в такой ситуации…
– Что же, вы их лечили?
– А как бы вы хотели? У меня, капитан, дома жена беременная оставалась, сын малолетний и больная мать. Тут чёрта рогатого лечить станешь – лишь бы вырваться…
– И как же удалось вам вырваться?
– Да, знаете, любопытная история… Можете записать себе… – Рудаков чуть усмехнулся. – Привезли меня однажды к какому-то их начальнику. Полевому командиру, что ли… Хворал он дюже. Осмотрел я его: операция нужна, иначе хана. «Оперируй!» – говорят. А я наглости набрался и отвечаю: «Только, если после того меня отпустите!» Ох, как они взъярились. Думал, прямо там на месте и кончат. Сказали, что если я работать не стану, так они меня на кусочки порежут. А я возьми да скажи: «Режьте! А он тогда подохнет. Потому что никто, кроме меня, ему не поможет!» Перетёрли они там что-то, короче, между собой. С болезным посовещались. Он рукой махнул: «Сделаешь всё как надо, отпущу!» И слово мне дал. Я, правда, ему не очень поверил, но хоть какая-то призрачная надежда… В общем, лечил я его на совесть. Кстати, грамотный шайтан оказался. В Москве учился. По-нашему говорит, что мы с вами. И обстановочка там некислая была. Даже компьютер с выходом в Интернет…
– Круто! – хмыкнул Валерий.
– А вы что думаете, капитан? Это очень напрасно Степашин наш иронизировал: «Басаев с компьютером!» Ха-ха! Наши генералы и полканы с ноут-буками – это, конечно, «ха-ха», а у тех ребят всё есть! И компьютеры, и новейшие средства связи… Да всё у них есть! – доктор резко поднялся. – Это только у нас ни хрена нет! Даже дров нормальных!
Помолчали некоторое время, и Рудаков продолжил.
– Пациента моего все Хасаном звали. Пока я его лечил, мы с ним часто говорили. Уж не знаю, что за блажь на него нашла со мной разговаривать… Причём серьёзно так, откровенно… И даже, знаете, Валерий Петрович, иной раз очень тяжело мне становилось от этих его разговоров. В чём-то ведь он и прав был!
– И в чём же?
– Я, было, начал спорить с ним: какого чёрта их абреки над нашими стариками и женщинами издевались здесь? А он мне: «А зачем вы, русские, позволили свою страну развалить? Зачем нам оружие оставили? Зачем вы, русские, допустили, чтобы вами Гусинские и Березовские правили? Какие вы после этого русские?! Какая вы после этого Россия?!» И ведь он прав! Я, вот, что понял, капитан, после этих разговоров: они нам не депортации, не чего бы то ни было простить не могут, они нам нашей собственной слабости не могут простить, нашего же позора собственного. Они уважать нас перестали, презирать стали. За то что мы сами себя позволяем топтать… Они не видят сильной России, а теперешняя, насквозь прогнившая, продающаяся с молотка, сама себя забывшая, может вызывать только презрение, а презираемых давят… Сильных могут ненавидеть, но не могут не уважать. А слабых уважать нельзя, слабых можно только унижать, топтать, уничтожать… Понимаете, капитан? Вот, мы с ними воюем… А в
