мог внятно объяснить.
Занятия их, следовало признать, не имели ничего общего с фантазиями, которые он нагородил в уме. Жемчужины играли в шашки, в вист и в шарады. Нимфадора расставила розы, врученные им неандертальцу (и, к ужасу Аркадия, укололась об один-единственный шип, который он необъяснимым образом пропустил). Близняшки пели традиционные русские песни по нотам, найденным в сундуке у маминого пианино. Олимпия аккомпанировала сестрам на балалайке настолько умело, что когда она отложила инструмент и заметила: «Неплохо для первого раза», – Аркадий на секунду потрясенно зажмурился.
Но которая из них его возлюбленная?
В муках восторга и отчаяния он пристально вглядывался в каждую из Жемчужин, если она вскакивала и бежала взять что-то. Он отчаянно надеялся определить свою избранницу по походке.
Наконец безмятежное видение подплыло к окну… за ухо у нее была заткнута роза без шипов. Жемчужина приподняла голову к луне, открыв линию шеи, чистую и прекрасную, как любая из когда-либо написанных Пушкиным строк. Спустя миг свет от ближайшего подсвечника сверкнул в ее глазах, зеленых, как пламя джунглей.
У Аркадия захватило дух.
Затем она сощурилась. И он понял: это она, она, она!
– Можешь с тем же успехом обнаружить себя, юноша. Я слышу твое дыхание и чую твои феромоны, – вымолвила красавица, и она взглянула прямо на него.
Аркадий встал. Как во сне, он, покачиваясь, прошел вперед по ветке, ставя ноги одну перед другой, пока не оказался так близко к девушке, что мог почти (но все же недостаточно) протянуть руку и коснуться ее. Он замер.
– Почему ты сидел на дереве как птица?
– «Я помню чудное мгновенье, – произнес Аркадий, – передо мной явилась ты, как мимолетное виденье, как гений чистой красоты».
– О, – негромко откликнулась она.
Ободренный, Аркадий добавил:
– «Мой голос для тебя и ласковый и томный тревожит позднее молчанье ночи темной. Близ ложа моего печальная свеча горит, мои стихи, сливаясь и журча, текут, ручьи любви, текут, полны тобою. Во тьме твои глаза блистают предо мною, мне улыбаются, и звуки слышу я: Мой друг, мой нежный друг… люблю… твоя… твоя!..»[7]
Послышалось хихиканье, и Аркадий внезапно осознал, что еще пять Жемчужин подкрались к окну за спиной у его любимой. Они молча стояли и слушали его несвязную речь, пока все его внимание было сосредоточено на ней и только на ней. Аркадий вспыхнул от смущения, а они громко расхохотались.
Зоесофья, погруженная в книгу, резко захлопнула ее и широким шагом направилась к окну, разогнав всех Жемчужин перед собой, кроме одной.
– Вы подурачились на славу, Аркадий Иванович, я не ошиблась, вас ведь так зовут?.. Но теперь моим девочкам пора спать. Этери, отойди от окна.
Этери умоляюще обернулась.
– Пожалуйста, Зоесофья. Молодой человек
