хлеба ржаного не всегда хватало… Впрочем, рассказ не об этом… Так вот… Седьмого января (воскресенье было) грянул хороший такой морозец. Одевшись потеплее, то есть натянув на себя все, что попало под руку, вышел во двор. Взяв за головку прислоненные к крыльцу деревянные салазки…
– А что такое, дедуль, «салазки»?
– Не знаю, как тебе объяснить… Ну, такие самодельные деревянные маленькие санки… Были большие сани, в которые лошадь запрягали, а были их маленькие копии… Мы из тогда называли не санками, а салазками. Мы на них хворост из леса возили, чтобы камин дома топить.
– Это, дедуль, как у Некрасова: лошадка, везущая хворосту воз. Так, да?
– С той лишь разницей, что у поэта на лошадке все-таки хворост возили, а мы сами, запрягшись, волокли. Под гору – ничего, а вот в гору… Тяжело… Семь потов сойдет.
– А мы, дедуль, на даче камин березовыми поленьями топим. И… у нас никакого хвороста нет.
– Сейчас – так, а в мое детство…
– Дедуль, разве хворост плоше дров?
– Нет слов…
– Дедуль, а из чего делался хворост?
– Хворост, голуба душа, это сучья от спиленного дерева.
– А-а-а… Почему сейчас нет хвороста?
– Его за ненадобностью сжигают прямо на лесной делянке.
– Просто так сжигают?
– Да. Чтобы делянку не засорять.
– А-а-а…
– Так вот… Взяв за головку прислоненные к крыльцу деревянные салазки, вышел на деревенскую улицу. Дома стояли только по одной стороне и домов этих было не больше пятидесяти. На другой стороне улицы начинался очень глубокий и крутой
овраг, в самом низу его стояли вековые ели. Любимое детское занятие в Рождество, а других не было, – скатываться на салазках вниз. Так, бывало, мчишься, что дух захватывает.
– Круто! – Представив себе, восхищенно сказала девочка и тряхнула головой.
– Но страшно, а поэтому и нравились нам спуски: лихачили, друг перед другом бойчились. Кому захочется показаться трусом?
– Дедуль, знаешь… Я бы… ну… это…
Олег Васильевич понял внучку. Улыбнувшись, заметил:
– Вот визгу-то бы было.
– Дедуль, я чуть-чуть только трусиха.
Старик, притянув девочку, поцеловал:
– Чуть-чуть – это Маришенька, не считается.
– И я девочка…
– Тем более…
Маришка затормошила дедушку.
– Что дальше-то было, а?
– Стою, значит, на улице. Мороз цапает за нос, а мне ничего. Тут вижу: в мою сторону бежит дружок, одногодок Сережка, живущий за три дома от меня, и руками размахивает. Понятно: хочет присоседиться; у него-то нет салазок таких.
– Фи! Пошел бы и купил.
– Откуда деньги, голуба душа? У тогдашних колхозников сроду их не было.
– Как это, дедуль? Кто работает, тот денежку получает.
– Только не в колхозе… Работали за палочки,
