style="font-size:15px;"> Наступило молчание, которое нарушил Карл Вольцоген:
– Для этого дурака искусство ничего не значит. Он заявляет, что заботится о верной интерпретации произведения Мастера, а на самом деле думает только о себе. А я встречался с великим композитором в Байройте, мне было тогда четыре года, но помню все, как будто это случилось вчера. Мастеру оставался год до кончины. Он был задумчив, но посмотрел на меня добрым взглядом и сказал…
Дальше присутствующим пришлось в который раз выслушать эту историю. Они симпатизировали Карлу в его восторженном преклонении перед Рихардом Вагнером, но всему есть предел. Тем более постановка оперы была на грани срыва. В результате разговор быстро перевели на проблему с Шортхаусом.
– А что ты скажешь, Джон? – спросила Джоан, поворачиваясь к Барфилду.
Тот громко закашлялся. Он ел имбирное печенье из стоящего на столе бумажного пакета, и крошка попала ему не в то горло.
– Мне кажется, выход тут может быть только…
– …к чрезвычайно эффективным ядам причисляют также ортофосфат цинка, – донеслись с соседнего стола слова темноволосого.
Барфилд смутился. Сосед своим замечанием попал в точку.
– Я хочу сказать, – осторожно проговорил он, – что Пикоку, видимо, придется уйти. – В ответ на бурные протесты он замахал руками: – Я все понимаю. Да, это не по-божески и даже отвратительно. Но как еще можно разрешить подобный конфликт?
– Конфликт можно разрешить с помощью ортофосфата цинка, – невозмутимо возвестила Элизабет.
– Прекрасный вариант, – мечтательно произнесла Джоан. – И хорошо бы отравить его не насмерть, а только чтобы он не мог петь.
Предложение всех позабавило. Они пошутили, поговорили о том о сем, не касаясь больше конфликта Шортхауса с дирижером. Было ясно, что ничего путного придумать сейчас они не смогут. В девять часов компания начала расходиться. Адам с Элизабет и Джоан отправились в «Булаву и скипетр».
В начале двенадцатого, когда Элизабет была уже в постели, а Адам раздевался, вдруг обнаружилась пропажа бумажника. Он вспомнил, что расплачивался за выпивку мелочью, которая собралась в кармане, а бумажник не доставал.
– Кажется, я оставил его в гримерной. Придется идти.
– А может, он полежит там до завтра? – сказала Элизабет.
Адам в очередной раз восхитился ее красотой. При свете прикроватной лампы она сейчас была особенно хороша.
– Нет, придется сходить. Так будет спокойнее. В нем довольно приличная сумма.
– А разве театр на ночь не запирают?
– Запирают, конечно, – ответил Адам, начиная одеваться. – Но там есть ночной сторож, старик. Надеюсь, он еще не спит.
– Хорошо, дорогой, – проговорила Элизабет сонным голосом. – Только возвращайся скорее, не задерживайся.
Адам подошел ее поцеловать.
– Туда
