святые во славу Божию. При этом он не вдавался ни в какие дальнейшие подробности.
15. Так вот: когда он двигался своим путём, ему встретился некий мавр, кабальеро на муле. Они поехали вдвоём, ведя беседу, и наконец заговорили о Богоматери. Мавр сказал, что ему кажется вполне вероятным, что Дева зачала, не зная мужчины; но в то, что она осталась девственницей, родив ребёнка, он поверить не мог. Это мнение он обосновывал естественными причинами, приходившими ему на ум. Несмотря на то, что паломник привёл множество доводов, ему не удалось его разубедить.
Тут мавр удалился столь поспешно, что <сразу> скрылся из виду, оставив паломника в размышлениях о том, что у него произошло с этим мавром. При этом <паломник> испытал некие порывы, заронившие в его душу неудовлетворённость (ибо ему стало казаться, что он не исполнил своего долга) и пробудившие в нём негодование на этого мавра. Ему казалось, что он поступил дурно, позволив какому-то мавру говорить такое о Богоматери, и что он обязан был вступиться за Её честь.
Тут на него нашло желание отправиться на поиски этого мавра и угостить его кинжалом за то, что́ он говорил. Долго продолжалась в нём борьба этих желаний, и в конце концов он застыл в недоумении, не зная, что́ ему надлежит сделать. Перед тем как удалиться, мавр сказал ему, что направляется в одно место, находившееся немного дальше по той же самой дороге, совсем близко от столбовой дороги (но столбовая дорога через это место не проходила).
16. И вот, устав гадать о том, как ему следует поступить и не зная, на что же ему решиться, он решился на следующее, scilicet[48]: отпустить поводья и позволить мýлице идти до того места, где была развилка дорог. Если мýлица направится по дороге к посёлку, то ему нужно будет отыскать того мавра и угостить его кинжалом; если же она пойдёт не к посёлку, а по столбовой дороге, то ему придётся оставить его в покое.
И вот, когда он сделал так, как задумал, Господу нашему угодно было, чтобы мулица выбрала столбовую дорогу, а не дорогу к посёлку, хотя этот посёлок находился едва ли далее чем в тридцати-сорока шагах, и к нему вела очень широкая и хорошая дорога.
Затем, прибыв в одно большое село перед Монтсерратом[49], он пожелал купить себе одежду, которую решил носить и в которой должен был отправиться в Иерусалим. Тогда он купил ткань, из которой обычно шьют мешки – такую, что соткана не слишком тщательно и потому сильно колется, – а потом распорядился сшить из неё длинное одеяние до пят и, купив посох и тыквенную флягу, приторочил всё это к луке седла <своей> мулицы.
17. Затем он отправился в Монтсеррат, помышляя, как обычно, о тех подвигах, которые ему предстояло совершить ради любви к Богу. Поскольку же голова его была забита Амадисом Галльским и тому подобными книгами[50], ему и пришло на ум нечто подобное. Потому он решил бодрствовать над своим оружием всю ночь[51], не присаживаясь и не ложась, но стоя – то на ногах, то на коленях – перед престолом Матери Божией в Монтсеррате.
То есть, а именно (
Согласно о. Араóсу, речь идёт о Лéриде. Так он утверждает в некоторых замечаниях относительно
«Бодрствовать над оружием» (velar las armas) полагалось в ночь перед обрядом посвящения в рыцари. Сам этот обряд состоял из омовения, исповеди, причащения и вручения меча. Вспомним, что Дон Кихот также бодрствует над оружием, принимая «посвящение в рыцари» на постоялом дворе (ДК, ч. I, гл. III). –
