никакого интереса, но герцог мгновенно решил с нами разделаться, узрев в нас гнездо ереси. Некий профос, редкий негодяй, не помню его имени, был назначен, чтобы вершить над нами суд. Видит бог, мы от него натерпелись немало. Однако Гарсиласо, словно играючи, этого ублюдка самого отправил на костер, и заслужил тем самым огромное расположение племени. Он явился к нам, будто с небес, заставил с открытым ртом выслушать рассказ о его божественном происхождении и поверить в то, что он послан нам духами далеких предков. Разумеется, он все выдумал. Мастерски выдумал! Смешав рассказ прежнего хозяина Гомеса де Фигероа о заморской стране инков, познания о наших обычаях и невообразимое, свойственное только ему обаяние, Гарсиласо окончательно вошел в доверие цыганам и стал не только сыном богов с неизведанных земель, но в высшей степени благодетелем. Не скрою, я помогла ему избавиться от старого Мейо и занять место вожака – поддержка в моем лице оказалось предопределяющей. Но Гарсиласо, водрузив воображаемую корону, вполне оправдал все чаяния племени. Последующее за сим «царствование» этого необычайного вождя походило скорее на цирковой номер, хождение по канату над пропастью, на приручение огня…
Сделав ложь смыслом жизни, Гарсиласо рисковал бесчисленное множество раз, улыбался в лицо неминуемой смерти, и та обходила его стороной, будто прокаженного, будто дьявола, посадившего на цепь саму Фортуну. Он мастер, фокусник, его ремесло было возведено в ранг искусства! Для него не существовало ни одной запертой двери, ни одного замка, всюду он проникал, будто сквозь стены, ни одна бумажка не была для него недоступной, равно как и любые средства.
Даже для меня некоторые вещи, каковые ему удавались, остаются полнейшей загадкой. Он может наплести такие сказки, что все те, кто их слушает, тут же становится его верными слугами. Казалось, он знает целый мир, владет всеми языками и ведает обо всем, что бы где ни происходило на земле. Ему нет равных! Он будто вода, изменчивая, принимающая цвет и форму, проникающая дождем всюду, обрушивающаяся внезпаным ливнем. Человеку не дано его уничтожить. И если бы только цыгане – дети лжи – понимали полноту его игры, то непременно бы ее оценили. Однако они были ему и без того благодарны, но только за то, что он стал их оберегом, почти идолом, удачей, которая наконец снизошла на них, ибо Гарсиласо был кормильцем и защитником, за что однажды – всего лишь однажды – ответила его спина.
– Он рассказывал мне эту историю, – тихо сказала Мадлен.
– О его знакомстве с графом д'Эгмонтом? Да, Гарсиласо остался весьма недовольным этим человеком и искренне радовался, когда голова принца полетела с эшафота. Эгмонт покинул этот мир, но оставался Альба, который все еще щекотал нам пятки. И Гарсиласо, желая навеки покончить с гонениями, которые обрушил на нас наместник, выкрал тогда некоторые бумаги, изобличающие связь бургомистра Брюсселя со сторонниками Молчаливого. Как он это сделал? Так мог сделать только один он – втерся в доверие
