Но потом его отношение смягчилось. И если он не признал во мне мать, то, по крайней мере, проявлял уважение. Он позволил приблизиться к нему, как никому доселе не позволял, я была его сообщницей, он делился со мной планами и идеями, открывал мне душу, поверяя тайные страдания и боль…
– Простите, я не знала всего этого! – ошеломленно промолвила Мадлен.
Джаелл, отрешенный взгляд которой был устремлен куда-то сквозь пространство, вновь вскинула на Мадлен горящие, точно в лихорадке глаза.
– Покорись ему! Будь кроткой! По собственной воле, как он того хочет! – горячо воскликнула цыганка.
Мадлен промолчала, поджав губы. Цыганка вновь взяла девушку за запястье и взглянула на множество тонких линий и разветвлений на ее ладони.
– Если ты не останешься с ним, тебя ждут огромные страдания. Жизнь твоя полна разочарований и бесконечных препятствий.
– Не говорите ничего! – отдернув руку, воскликнула Мадлен. – Я не хочу ничего знать… так, умереть проще, без надежды на счастье!
– Надежда не спасет тебя! Ты только обманываешь себя. А этот мальчишка в конце концов превратится в страшного демона, и…
Цыганка не договорила. Она настороженно прищурила глаза и затаила дыхание, словно стала прислушиваться к чему-то. Мадлен, удивленная этой внезапной паузой, открыла было рот, чтобы спросить, в чем дело, но Джаелл нервным движением остановила ее.
За разговором незаметно подкралась ночь. Уже давно должны были сделать привал и начать приготовления к ужину. Неожиданно сидящий на козлах цыган принялся что-то кричать и остановил повозку. Ему ответили еще два встревоженных голоса, которые потонули вдруг во внезапном грохоте несущегося табуна лошадей. Произошедшая остановка скорее была вынужденной.
Взгляды Мадлен и Джаелл в страхе пересеклись. В этот же момент полог, прикрывающий вход в повозку, приподнялся – заглянула перепуганная и взлохмаченная цыганка. Она принялась что-то бессвязно кричать на своем языке и указывать куда-то пальцем. Джаелл тщетно пыталась успокоить женщину и расспросить ее, но та не могла ничего толком объяснить, тряслась в каком-то иступленном приступе ужаса, словно напала орда восставших из могил мертвецов. Старая колдунья не стала тратить время, отпихнула цыганку и выскочила вон, а та встревожено засеменила за ней.
Мадлен двинулась следом. Густой туман спустился на землю, он позволял видеть лишь футов на десять впереди себя. Было сыро, пахло дождем. Вереница фургонов стала в беспорядке, словно возницы бросили вожжи и устремились со всех ног куда подальше. Все носились взад-вперед, ругались, что-то друг другу доказывая.
Среди встревоженных цыган мелькали всадники: немецкие рейтары, судя по амуниции. Они почти не задерживались на месте внезапной стоянки табора, появляясь, словно из ниоткуда, проносились мимо и исчезали в темной густоте тумана.
Похоже, солдаты бежали…
– Пофорайчивайт, кол не желает окасат затоплинн фотой, – эта фраза, сказанная с корявым немецким
