в нашей семье не будет мира.
– Неужели ты веришь, что арест Умута угоден Богу? – выпрямившись на стуле, процедил Менсур. – Веришь в то, что Бог учит людей уму-разуму с помощью тюрем и пыток? Судя по всему, женщина, с твоей головой что-то не в порядке. Или же, провалиться мне на этом месте, что-то не в порядке с твоим Богом.
– Товбе, товбе[10], – пробормотала Сельма.
В надежде смягчить гнев Аллаха, Сельма всячески ограничивала себя в пище, днями напролет, а то и неделями довольствуясь лишь хлебом, водой, кислым молоком и финиками. Она добровольно шла на эти жертвы, истово веря, что такой безыскусной платой сможет договориться с Всемогущим. По ночам она почти не спала, предаваясь двум занятиям, которые ее успокаивали: молитве и уборке. Лежа в постели, она замечала, что мебель покрывает тонкий слой пыли. Она слышала, как в комоде копошатся термиты, поедая древесину, и удивлялась, что все прочие так глухи. Смешав уксус, лимонный сок и соду с толченым аспирином, Сельма принималась за работу – скребла, мыла, терла. Весь дом насквозь пропитался запахом ее самодельной моющей смеси.
Руки она мыла так часто и с таким рвением, что запах антисептиков намертво впитался в них, а из трещин на коже иногда текла кровь, от чего она боялась заразиться еще сильнее и терла руки еще яростнее. Чтобы скрыть их удручающее состояние, она стала носить черные перчатки. Хиджаб и длинное, почти до пят, свободное платье тоже были черными. Как-то вечером Сельма и Пери возвращались с базара. Пери шла чуть впереди и, оглянувшись, не сразу разглядела мать – Сельма полностью слилась с ночной тьмой.
Менсур, которого наряд жены приводил в ужас, не желал, чтобы их видели вместе. По магазинам они теперь ходили порознь. Новый облик Сельмы выражал все то, что он ненавидел и презирал, против чего всегда боролся. Религиозное мракобесие. Уверенность в том, что их путь самый правильный, только потому, что они впитали эту религию с молоком матери и покорно приняли то, чему их учили, не задавая вопросов. Как можно говорить о превосходстве своей веры над остальными, когда о других культурах, философах, другом образе мысли, наконец, они знают так мало, если вообще что-нибудь знают?
Что касается Сельмы, то во внешности и манерах Менсура ее бесило буквально все: снисходительное пренебрежение, светившееся в его взгляде, авторитарность его тона, гордая складка, залегшая у рта. Поразительно, насколько надменны все эти безбожники. С какой легкостью они отбрасывают многовековые традиции, как непомерно их самомнение, позволяющее им ставить себя выше общества. Как они могут считать себя просвещенными людьми, когда о культуре и вере собственного народа знают так мало, если вообще что-нибудь знают?
Вздрагивая при мысли о каком-либо общении, муж и жена жили в одном доме, словно не замечая друг друга. Недостаток любви оба компенсировали избытком ненависти.
Пери меж тем нашла утешение в чтении. Рассказы, романы, стихи, пьесы – она глотала все, что удавалось добыть в небогатой школьной библиотеке. Когда ничего другого не осталось, она принялась за энциклопедию.
Покайся, покайся
