были фанатики!
– Ну и дурак же ты! – отреагировал Хюбл.
– Это коммунисты, что для них жены… Глупцы!
Блум свесил голову в люк и долго что-то там рассматривал. Затем послышался его голос:
– Смотри-ка! Они напоминают поджаренные кабаньи туши с хрустящей корочкой. Это говорит о том, что человек является падалью. Думаете, что Господь такое бы допустил? Это лишний раз доказывает, что его нет.
С этими словами Блум выпрямился и с громким треском захлопнул люк танка. Ему нравились разговоры и монологи такого толка. Он слыл убежденным атеистом. Душа у него, должно быть, была высечена из камня. И тем не менее Блум отказывал себе во всем, чтобы украсить дни своей престарелой матери.
– Покажите мне душу человека, – любил говаривать он, – тогда я в это поверю. Разумные животные? Согласен. Но душа к тому же еще и бессмертная?
Меня всегда поражало упорство в этом вопросе такого образованного и хитрого человека. Как-то раз он приказал забрать с собой кобылу. Возничие указали ему на то, что у нее жеребенок, которого будет трудно выкормить. К тому же он еще слишком слаб, чтобы самостоятельно бежать за матерью. Тогда Блум набычился, схватил жердину и прогнал малыша. Лошади заржали и полчаса не могли успокоиться. Кобыла взбесилась, а жеребенок издавал жалобные звуки. На лице Блума не дрогнул ни единый мускул. Он снова схватил палку и отогнал жеребенка. Когда наш взводный Гетц, которого Блум побаивался, узнал об этом, было уже поздно.
Весь день мы продолжали бить баклуши, и только поздним вечером поступил приказ заступить на охранение. Мне было поручено построить взвод, и Гетц начал пристрелку по ориентирам. Утром танковый полк изготовился для наступления. В его интересах стали работать пикирующие бомбардировщики. Мы выдвинулись в небольшую деревушку, где пехота заняла исходные позиции для атаки. Я участвовал в наступлении с передовой линии в первый раз и немного нервничал, лежа рядом с Гетцом и радистом среди пехотинцев в свежескошенном пшеничном поле. Огневые позиции нашего взвода располагались в низинке на краю деревни.
Еще рано утром я побрился и начал упаковывать свою бритву. Меня отвлек наш командир взвода Гетц, с которым мы не разлучались еще с Польши. Тогда он прибыл к нам из военного училища, хотя после окончания школы сначала планировал стать начальником железнодорожной станции или почтового отделения. Теперь Гетц был одержим карьерой кадрового офицера, но сталкивался с известными трудностями. Увидев меня с бритвой, взводный широко улыбнулся. Интересно, чему он так обрадовался? Тому, что я был рядом с ним?
Мы наступали по жнивью, над которым поднимался пар. Хлеба еще стояли в снопах, приготовленные для уборки. Захваченные врасплох сонные русские в серой униформе вылезали из окопов и со словами: «Война, война!», подняв кверху руки, следовали к нам в тыл. Потом по нас стали стрелять из минометов. Группы пехотинцев, продвигаясь вперед под огнем противника, стали чередоваться. Одни стреляли, а другие в это время двигались короткими перебежками. Я пережил еще несколько тягостных минут, когда наши солдаты попали под огонь русской артиллерии.
Гетц был
