столь резкие климатические передряги в разгар лютой испанской зимы, но я воспринял происходящее как должное, и покорился судьбе, отправившись в очередное непредвиденное странствие на край света.
Тогда я только постигал испанский язык и поджидавший меня на улицах, в магазинах, бюро (и в прочих местах, где превалировало местное население) андалузский диалект ещё не пугал меня своим грубым отличием от кастельяно.
По крайней мере, я всегда мог объяснить необходимое на пальцах, несмотря на то, что в тот самый момент пальцы одной из моих рук были наглухо загипсованы после их контакта с почти что каменной головой усмирённого мной накануне африканского бузотёра. Оставалась вторая рука, с помощью которой жестами, дополнявшими обрывочные фразы из моего скудного испанского лексикона, я отыскал нужный мне адрес и квартиру, где я должен был поселиться на неопределённое время, пока новые обстоятельства не заставят меня сняться с якоря и устремиться дальше в поисках иной жизни.
По новому адресу меня встретили довольно радушно. На пороге стояла и улыбалась открытой, белозубой улыбкой молодая женщина берберского происхождения. Следом подтянулись остальные обитатели радушной квартиры. Хотя жильцы коммуналки были все иностранцами, людьми разных культур и национальностей, напряг и проблем у меня ни с кем не возникло ни до, ни после. Проблема пришла с той стороны, откуда я её не ждал. Но об этом чуть позже.
После сырых, ветряных берегов Кантабрии, я оказался в городе, где на улицах росли оранжевые-преоранжевые апельсины, где скутеры сновали по дорогам посреди зимы, а море никогда не становилось по-настоящему холодным. И всё же не для того я прибыл в провинциальную, в сравнении с Мадридом и с той же Севильей, Малагу, чтобы убедиться в этих, безусловно, удивительных, но не столь важных для меня на тот момент, фактах. Смысл, я подозревал, состоял немного в другом.
Уткнувшись однажды в косяк дома, где когда-то жил один из самых необычных современных художников, чья «Девочка на шаре», висевшая в комнате старшей сестры, с детства завораживала мой взгляд, и, чья ужасная, доставляющая чуть ли не физическую боль «Герника» (Guernica), поражала моё воображение уже во взрослом возрасте, – я понял, нет ничего, что выходило бы за рамки текущей, условной «игры в бисер», начатой мной задолго до моего посещения Малаги. Как некогда в городе Моцарта, проходя взятые на себя испытания, идя по следам Зальцбургского быка, поселившегося на вершине старинного Замка, – я нанизывал невидимый бисер событий на тонкую нить жизненных обстоятельств – здесь. Впервые здесь я погрузился в медитативное состояние. Сидя на берегу и, глядя в безмятежную морскую даль, я испытал чувство, сравнимое с ощущением единства мироздания вокруг и в глубине моего сознания. Нечто подобное ощущается после выпитой порции алкоголя, но только в трезвом состоянии это чувство длится намного дольше и лишено иллюзорности, опустошающей изнутри. Не скажу, что часто, но подобные
