и сам он, по правде говоря, доверия не внушает…
– Как же не внушает доверия, когда он нам столько помогал, – пропыхтел Петр Николаевич, утирая лоб платком. – Рассказал, где лучше всего менять деньги, город показал, и вообще…
– И вообще у него ни гроша за душой, – прошептала Глафира Васильевна, оглядываясь на дочь. – А ну как он в голову заберет, что имеет право к Настеньке свататься? А она? Ведь она, не ровен час, может им увлечься.
Петр Николаевич молчал, глядя в угол, и выражал свой протест только сопением чуть громче обычного, но и этого было достаточно его дражайшей половине, чтобы она ринулась подавлять в зародыше зреющий бунт.
– Совсем он нам не пара, совсем, – промолвила она, сокрушенно качая головой. – И Настеньке ни к чему с ним общаться. Я так думаю, ты должен отказать ему от дома.
– А если нам опять понадобится его помощь? – мрачно спросил Петр Николаевич.
– На что он нам, когда тут будет Наталья Денисовна? У ее мужа куда больше влияния, чем у господина Авилова когда-либо было и будет…
– Ну нехорошо, нехорошо, – заговорил Петр Николаевич, морщась. – Зачем же его… так сразу… Он деликатный человек, воспитанный…
– Это он-то? Он же проговорился, что его дед простым булочником был.
– Ну и что, что булочником? Я так думаю, надо не на происхождение смотреть, а на то, что человек собой представляет.
– Вот, пожалуйста: начитался глупых газет и либеральничаешь. Петр Николаевич, ну зачем? Пусть внук булочника ищет себе… внучку торговки пирожками, я и слова не скажу. Но у нас ему делать нечего.
– Да Настенька на него даже и не смотрит, – пустил в ход тяжелую артиллерию Петр Николаевич. – Он для нее только знакомый, больше ничего. Сама посуди: если мы его выгоним, с кем ей общаться? Она ведь скучать будет…
– Настенька! – крикнула Глафира Васильевна, – а пойди-ка сюда. – Дочь подошла, глядя исподлобья. – Что вы сегодня делали с Михаилом Петровичем, пока Петр Николаевич свои газеты читал?
– Покупали иголки, – ответила Анастасия, глядя на мать широко распахнутыми глазами. – Михаил Петрович помог мне объясниться с хозяйкой лавки.
– А! – буркнула Глафира Васильевна, успокаиваясь. – Ну иголки – ничего… И все-таки, Петр Николаевич, не след тебе оставлять их одних. Придется мне снова с вами ходить… или приставить к тебе Лукерью, что ли? – добавила она, обращаясь к дочери, и тут же отвлеклась на собачонку. – Фифи! Ах, как лает эта собака, у меня даже голова разболелась… Ну что тебе, негодница?
Она взяла собачку на руки и стала ласково ворковать с ней, словно забыв обо всем остальном; но Петр Николаевич слишком хорошо знал свою супругу и понимал, что судьба Авилова решена и что недалек тот день, когда писатель будет изгнан из их семейства. По некоторым соображениям Назарьев предпочитал, чтобы все оставалось как прежде, то есть чтобы Анастасия прогуливалась со своим спутником, пока сам Петр Николаевич оставался в читальне. Весь вечер он ломал голову, прикидывая, как заставить
