сюда в прошлом году и по-английски говорила плохо. С ней разговаривал только босс.
– А Майлз? – быстро спросила я, прежде чем Тео примется за физику. – Он что здесь делает?
– Хмм. – Тео закатила глаза. – Ты про босса? Не знаю точно. Я, Иван и Ян вступили в клуб первыми, но Майлз уже был главным. Он был здесь всегда и все делал сам.
Она неожиданно замолчала. У большого окна киоска стоял Майлз. Бросив потрепанный черный блокнот на прилавок, он оперся о него.
– Как там игра? – поинтересовалась Тео.
– Вообрази тысячу умирающих от голода сирот на идущем ко дну корабле посреди кишащего акулами моря и получишь примерное представление о том, что происходит, – сухо ответил Майлз. – К тому же каждые пятнадцать секунд мне приходилось выслушивать восторги Клиффорда по поводу того, как хорош зад Райи. Они встречаются с седьмого класса, пора бы ему привыкнуть.
– Хммм.
– Скучно мне, – сказал Майлз.
– Что новенького? – спросила Тео.
– Давайте сыграем в пять вопросов, – сказал Майлз.
Тео захлопнула учебник.
– Можно я спрошу? И твою скуку как рукой снимет. А мы станем называть игру «Три вопроса», потому что пять уже не понадобятся.
– Что за игра? – спросила я.
– Она похожа на двадцать вопросов, но боссу достаточно не больше пяти. Я загадала. Начинай.
– Ты президент? – спросил Майлз.
– Да.
– Твои имя и фамилия начинаются с одной и той же буквы?
– Да.
– Ты Рональд Рейган.
– Вот видишь? – вскинула руки Тео. – Два! Два вопроса!
Я не слишком утруждала себя в клубе, поскольку Майлз считал, что я вполне справляюсь со своими обязанностями. Это позволяло мне выкраивать больше времени на написание многословных эссе для колледжа о том, как моя болезнь сформировала меня. По сравнению с ночными горами домашних заданий, Вавилонская башня казалась зубочисткой, довершали дело поздние смены у Финнегана. Сам по себе Финнеган был вовсе не плох, но стоило появиться там Майлзу, и я начинала испытывать одновременное желание спрятаться и налить жидкого мыла ему в еду.
Каждый раз, когда я приходила на работу, а Майлз уже был там, у меня возникало неясное чувство, будто он вытянул ногу, чтобы я споткнулась о нее и растянулась по полу. Разумеется, Майлз этого не делал – слишком уж мелко и не в его стиле. Ему больше шли пилки для ногтей, секаторы и огнеметы.
Я подала ему бургер, отступила за стойку и спросила у магического шара: Попытается ли Майлз Рихтер убить меня?
Очень может быть, последовал ответ.
В конце сентября у нас каждую неделю были лабораторные работы. Майлз чертил в тетради таблицы, а я то и дело смотрела на него. Он низко склонялся над партой, очки соскальзывали на кончик носа, левая рука огибала тетрадь. Рукава рубашки были завернуты, и я впервые заметила, что его руки от кистей до локтей тоже усыпаны веснушками. Интересно, они теплые? Создавалось впечатление, что да. У Голубоглазого были теплые руки.
