в стороны. Легкий пушок золотился в темном проеме белеющих ягодиц. Губки, обычно сжатые, доверчиво и сонно разомкнулись, обтекая и обнажая, прячущуюся в складочках, горошинку и открывая взгляду гладкий перламутр внутренней поверхности входа. Обычно плотно сжатый, зев бутончика доверчиво расслабился и приоткрылся. Видеть это было столь необычно, что я замер. Чуть выше золотистая тропинка переходила в мраморную гладь лона и припухлость медленно дышащего, еле вздымающегося животика. А выше спящими котятами улеглись полушария груди. Во сне они размягчились и припали к телу, а к ним припали спящие сосочки, такие же расслабленные и размякшие.
Поляроид клацнул так громко, что я вздрогнул – из него полезла фотография. Я тревожно замер, но Олечка не проснулась. Осторожно двигаясь, я подошел к окну и взял альбом, на котором в белом прямоугольнике было написано: «Моя любимочка». Пухлый и тяжелый, он приятно оттягивал руку. Еще одна фотография с легким шелестом стала его добычей. Я заулыбался, представив, как румянец хлестнет по щекам Оли, когда она откроет альбом на последней заполненной странице.
Я перевел взгляд на Олю и увидел, что один изумрудный глаз уже приоткрылся и наблюдает за мной. Он скользнул по мне сверху вниз, и улыбка тронула уголки губ. Я взглянул вниз и увидел, что работа фотографом помогла.
– Что, сдох бобик? – потянулась она, прогибаясь.
– Прямо на моих глазах сдох! Я видела! – из глаз Оли брызнул смех.
– А какой большой был, какой страшный, – протянула она последнее слово, томно потянулась и соблазнительно поерзала по постели попкой, раздвигая и сдвигая коленки. Умелец тут же стал наполняться и пополз, подергиваясь, вверх. Оля откинулась на спину и засмеялась уже в полный голос. Смеялась она всем телом. Вздрагивали груди, смеялся животик, даже губки, уже закрывшиеся, казалось, улыбались и манили впадинкой между ними. Поэтому когда Оля отсмеялась и подняла голову, он уже опять стоял пружинисто и твердо.
– Ну, иди ко мне, – нежную зелень глаз заволокла поволока, а в голосе появилась томность и нега, – ну, давай же!
– Олечка! – я постарался, чтобы голос моей звучал как можно более строго и твердо, – хватит меня дразнить!
– Ну почему? – надула губы Оля и выгнулась всем телом, соблазнительно поводя коленкой из стороны в сторону. – Я же сама хочу… Можешь даже в любви мне не признаваться. Я и без признаний в любви сейчас смогу.
– Ну, мы же договорились, – я старался говорить так, чтобы голос мой предательски не дрожал. – Сначала научиться танцевать с другими мужчинами и не стесняться этого. Потом начнем знакомиться. А потом будем учиться ходить на свидания, а чтобы у тебя желание не пропадало этим заниматься – решили пока воздерживаться.
Заметив, что она снова надула губки, я добавил:
– Если у тебя будут успехи… то… тогда… в качестве поощрения… в виде исключения… – я тянул и тянул паузу, еле сдерживая улыбку, и
