мы всегда ожидали с нетерпением. Относительно нас их любопытство далеко не шло, а быть может, они верили, что мы пулеметчики и едем с фронта домой, на Кавказ.
В свою очередь, мы, опасаясь навлечь подозрение, не считали возможным особенно настойчиво расспрашивать казаков о настроении, о том, что они предполагают делать, вернувшись домой, хотят ли у себя на Дону большевизм или нет и тому подобное. Но все-таки постепенно, пользуясь удобным случаем, я задавал им тот или иной вопрос. Были они уроженцами Усть-Медведецкого округа и ехали до ст. Серебряково на железнодорожной линии Поворино – Царицын. Из разговоров с ними, мы поняли, что казаки сильно раскаиваются, что, поддавшись уговорам, выдали большевикам оружие и теперь едут домой на положении военнопленных, под охраной «грязной гвардии», как они прозвали красногвардейцев. Одному из казаков удалось сохранить винтовку, спрятав ее между обшивкой вагона и он с чувством особой гордости не раз хвастался этим.
На мой вопрос: «А зачем тебе, станичник, винтовка?» – он не смущаясь быстро ответил: «А как же покажусь отцу, да и в станице девки начнут дразнить – оне у нас такие», – добавил он с особенным ударением.
«Да, быть может, и воевать придется», – сказал я после небольшой паузы.
«А с кем?» – спросил он, насторожившись.
«Возможно, с немцами или еще с кем-нибудь – ведь вот, говорят, Атаман Каледин воюет», – заявил я с целью вызвать его на разговор.
«Да то буржуи, юнкера да кадеты воюют, а казаки устали и войны не хотят, им война не нужна, – выпалил он очевидно слышанную фразу, но затем немного подумав продолжал несколько иным тоном: – Старшие сказывают, что их не возьмут. Атаман призывает только четыре переписи молодых, значит, попаду и я. Ну а служба, как служба, прикажут воевать – будем воевать, только раньше надо побывать дома. А большевики нам ни к чему, мы и без них хорошо жили».
К сожалению, отход поезда помешал мне продолжить столь интересную беседу, каковую, несмотря на мои старания, возобновить не удалось. Но, думаю, приведенного достаточно, чтобы судить о настроении казаков этого эшелона, тем более что мне было совершенно ясно, что казак, говоривший со мною, делился не своими личными мыслями, а передавал просто слышанное им среди казаков, т. е. как общее настроение.
Ночью 19 января миновали узловую станцию Поворино и рано утром въехали наконец в обетованную Донскую землю. Мы с большим нетерпением ждали этого момента, уверенные, что с ним резко изменятся условия нашего странствования и обстановка станет для нас более благоприятной. Отчасти мы не ошиблись. Станции здесь не носили того ужасного и отталкивающего вида, как в Донецком районе, и не являлись скоплением всякого вооруженного сброда. Не было почти и красной гвардии. Чаще встречались казаки, преимущественно старики, одетые в свои казачьи зипуны, из-под которых выглядывали традиционные лампасы на брюках. Мы свободнее себя держали, выходили на остановках, вступали в разговоры,
