горторга Спиридонова Надежда Николаевна, женщина грузная, возрастом под полтинник, со странной грушеподобной фигурой, и непонятно как приросшими к ней большими, пышными сиськами.
Кроваво-красными напомаженными мясистыми губами она доброжелательно улыбнулась Милене:
– Как появится что-то лучше, мы вас сразу переоформим. Надежда Николаевна говорила тихим, ласковым, вкрадчивым голосом, почти сравнимым с полушепотом, но ее цепкие глаза были похожи на два буравчика, которые так и сверлили Милену, и подобно лапкам паука, что сидел рубиновой брошью на вороте блузы Надежды Николаевны, прощупывали её нутро.
Тяжелый, приторно сладкий аромат духов начальницы бил Милене в ноздри, и был таким запоминающимся, что въелся в её подсознание, оставшись в клетках мозга запахом грузного тела источающего благовония, запомнившегося Милене на всю жизнь так, что она могла его узнать из тысячи.
Какая-то внутренняя неприязнь к этому человеку появилась в подсознании Милены и прочно освоилась там.
Надежда Николаевна, напротив, поняла, что новая сотрудница прибыла не скандальная. Судя по манерам поведения девушки, тихая, да и по одежке, если смотреть, простушка, так, что дело сладится, видно же, человек ведомый, покладистый.
Милена, быстро поддавшись паучьему обаянию начальницы, наивно полагая, что действительно для неё скоро освободится вакантное место, покорно вышла на работу, встав за прилавок небольшого продовольственного магазина, в ассортименте которого преобладали соки, мороженое, сигареты и прочая мелочь.
Первым посетителем магазина, в котором главной достопримечательностью отныне стала красивая, изящная, похожая на грациозную фарфоровую статуэтку Милена, был добродушный старичок. Он понуро, и почти машинально прошаркал подошвами сандалий путь к прилавку, и будто увидев ослепительно сияющего ангела, замер. Дедушка, словно ослепленный попавшим на него светом, прищурил глаза, вгляделся, потом, словно привыкнув к яркому свету, осмотрелся, расплывшись в улыбке. Тончайшая, словно пергаментная бумага, кожа его губ, обтянула улыбкой уже давно обеззубевшие десна. Дедушка облизнулся, пристально вгляделся в облик Милены, и немного подумав, нарыл в закоулках своей памяти, заброшенные туда за ненадобностью слова, чтобы теперь рассыпаться ими в комплиментах перед этой возникшей ниоткуда красотой: – Гибкая, спелая виноградная лоза, налей мне сладчайшего сока из своего кувшина…
Милена, не привычная к такому рода обращению к ней, раскраснелась, почти дрожащими руками, налила искрящийся напиток в стакан, и, подавая, протянула его старику. Он обхватил её ладонь шершавыми, до тошноты теплыми пальцами обеих рук, и, удерживая руку Милены, продолжил словесную атаку.
Милена от неожиданности и непонимания происходящего, ещё больше вспыхнула малиновым огнем, брызнувшим ей в щёки, и округлив без того большие глаза, сверкнула гневным
