хрипло заявил он, склонился над цинковым корытом, попытался зачерпнуть ладонями застывший воск. Поскреб ногтями глянцевую поверхность меж двух догорающих свечей, хмыкнул и озабоченно сказал:
– Во, блин. Замерзла.
Это вызвало новый приступ истерического смеха. Все трое хохотали до изнеможения, наблюдали сквозь слезы, как близоруко приглядывался к содержимому корыта Бальзакер, пытаясь понять, что бы это могло быть.
– Не понял?! Холодец из своей тёлки сварили? – спросил он и взглянул в сторону заикающейся троицы. – Ммм?
Точилин всхлипнул, присел на корточки и загнулся между собственных коленей. Смех выкашливался из него уже с натугой. Хрипели от смеха оба Тимофея. Наконец, они затихли. С минуту отдыхали, дышали, усиленно вентилируя легкие. Когда распрямились, увидели, что Артур лизнул языком поверхность застывшего воска, доверху наполненного корыта. Точилин, Лемков и черный Тима ответили долгим протяжным стоном. Но Артур решил добить их окончательно:
– Или такая большая свечка была? – спросил он.
Вместо смеха Точилин и Тимофеи заорали, завыли от восторга, затопали ногами. Все трое. Черный Тима боком повалился с табуретки на пол, не собираясь беречь свою ослепительно белую рубашку. Бородатый Тимофей затих первым, тяжко нутряно икнул и поплелся, шатаясь, в туалет, умываться. Но не дошел. Его остановил удивленный бодрый женский голос:
– У вас тут весело, как я слышу! Тима, я – за тобой. Собирайся.
Тимофея Лемкова, судя по разверзшемуся из его нутра мощному гакающему звуку, вывернуло наружу в дальний угол мастерской.
Миф-универсал
– Фууу! – воскликнули тем же грудным женским голосом. – Как это отвратительно! Опять нажрался, свинья!
Из сумрака мастерской к безобразной обеденной лавке, что выполняла роль стола, и была загажена раздавленными кусками мокрого хлеба, завалена опрокинутыми пустыми бутылками из-под водки, увенчана огромным тазиком с капустной и прочей съедобной гадостью, освещенная тремя огарками расплывшихся свечей, подсвеченная огненными дырочками остывающего мангала с корытом, – вышла прекрасная в своей строгой красоте, необыкновенно изящная дама. В летнем брючном костюме цвета хаки. С темно-бордовыми волосами, туго собранными на затылке. Похудевшая, повзрослевшая до той чудесной черты молодой женщины, когда приходит одновременно все: истинная острота ума, томление духа и красота тела, пусть даже в коварном образе обольстительной ведьмы. Это была она. Тамара.
Точилин не ожидал такой слабости от виновника нынешнего безобразия – Тимофея Лемкова. Будто снятое с вешалки тяжелое, грязное пальто путевого обходчика далекого железнодорожного полустанка, карманы которого набиты болтами и гайками, Лемков вдруг звучно рухнул за спиной Тамары на бетонный пол. Гостья брезгливо поддернула плечиками, искоса глянула на упавшего и спросила:
– Опять водку жрете, алкаши? –
