и завывания Тимофея. Он распевал свой осипший голос:
– Хооодят кооони над рекооою…
Похоже, с – покойный хозяин ковчега изгоев оживал для нового этапа жизни.
Сепаратные переговоры
Пока Лемков споласкивал свое бренное тело под душем, компания гостей не бездельничала. Артур прибирал со стола, сгребал крышкой от банки остатки съестной массы в полиэтиленовый пакет. Точилин накидал на пол газет, хоть как-то прикрывая липкий вонючий бетонный пол. Мокрый костюм топорщился на обычно выглаженном, аккуратном Точилине, будто картонный. Пришлось снять пиджак, галстук. Он остался в серой рубашке. Белой на похороны не нашлось. Черный Тима отнес поближе к лестнице все пустые бутылки, подсветил себе зажигалкой и воскликнул:
– Есть еще водка?! Много водки?! Хорошо!
Принес, поставил на лавку полную бутылку «Посольской» с винтом. С завинчивающейся пробкой.
Тамара так и стояла, вжавшись спиной в опустевший стеллаж, отчего напоминала носовую корабельную статую. Брючный костюмчик у нее был из тонкого, фактурного материала, соблазнительно облегал ее рельефную фигурку. Чуть скуластое ее личико, с раскосыми татарскими глазами было бы очень милым, если бы его не коробила гримаса испуга, ненависти и злобы.
На обеденной лавке с неприхотливой снедью обходительным негром Тимой были культурно установлены три новые стеариновые свечи в стеклянных литровых банках из-под солений. Свечи красиво высветили изумрудное стекло банок и осветили убогое, опустевшее прибежище художников и бомжей, названной Лемковым «ковчегом изгоев» еще во времена Олимпиады-80, когда власти выселяли из столицы всех пьющих, бомжей и малоимущих за сто первый километр. Под самым потолком мастерской на дощатых ставнях узких окон едва обозначились солнечными лучами щели. Мрачное цинковое корыто, доверху наполненное воском, по-прежнему громоздилось поверх шашлычного мангала посередине мастерской. Тамара иногда посматривала на это загадочное сооружение, пыталась определить, что бы это могло быть.
Когда прекратилось шипение воды в душе, Точилин, Ягодкин и черный Тима втроем уселись на диван, приготовились к выходу главного прокуратора – Тимофея Лемкова. Тамара, как и положено осужденной, осталась стоять.
Тимофей вышел в залу в старом драном, махровом халате. Ожесточенно пошебуршил руками мокрые волосы под серым вафельным полотенцем. Ноги его шаркали по полу в кожаных сандалиях времен счастливого детства.
– Выкладывай все, как есть, миф-универсал, – обратился он к нежданной гостье, но даже не взглянул на нее, уселся верхом на табурет, свернул головку с «Посольской» и разлил по четырем чистым пластиковым стаканчикам горячительную жидкость. – Какую подлянку еще задумала?
Точилин глянул на Тамару, с горечью осознавая, что так и не смог разлюбить эту великолепную стерву. Он ожидал, что нежданная гостья возмутится, возможно, прояснит, почему Тимофей небрежно называет ее мифом-универсалом.
