эхом раздавался по всему подвалу, а по размеру это была половина старого жилого, пятиэтажного дома. Точилин было смирился с неизбежностью, собирался возвращаться в Текстильщики, но заприметил, будто сверкнул чей-то вытаращенный белок глаза в дырку, неаккуратно прожженную электросваркой под «глазок».
– Это кто ж там зырит, такой наглый и молчаливый?! – выкрикнул злобный и уставший Точилин в раздражении. – Открывай, зараза! Дай попрощаться с другом!
У самого Точилина затылок съежился от робости и страха. Не любитель он был мистических дел. Вдруг, – подумалось, – сам покойник в дырку подсматривает. Тьфу-ты! Напасть еще булгаковская!
– И кто ж это будет снаружи? – ответили вопросом издевательским тенорком снизу, но сначала послышался шорох подошв, словно специально сбежали вниз по лестнице и поднялись вновь к ближе двери.
– Свои. Точила. К Тимофею.
– Перестаньте такое сказать: свои! – издевались хриплым тенорком. – Своих постреляли в тридцать седьмом годе! Какой-то буйный мужчинка колотится до моего помещения, и я желаю понять, кто это могет быть!
– Твоего?! – озлобился Точилин. – Твоего помещения?! Открывай, придурок! Он еще будет выёживаться и выяснять, кто пришел! Сказано: свои! Открывай!
– Ой-ой-ой, кто бы такое говорил?! Узнаю! Никак предатель Точила?! Что бросил друга за бабу?! Уходи, иуда! Теперя я буду новым хозяином в этом прекрасном подвальном месте! – взвыли, придуряясь, за дверью, меняя голос на фальцет. Но стукнул отпираемый железный засов.
– Шутю, Точила, шутю, – сказали опять хриплым и наглым тенорком прямо в дырку, для чего сложили бледные губы трубочкой. – Не делайте на меня такую лимонную морду!
Скрипучую железную плиту двери открыл сильно нетрезвый Артур со смешной фамилией Ягодкин. Бывший актер театра… и кино, как добавлял, представляясь, он сам, а нынче автор (!), пишущий окололитературную чушь и ахинею, которую никто не издает и не читает. В общем, известный в узких кругах выпивоха и тихий шизофреник, их общий с Лемковым знакомый, рыжий клоун по жизни Артур Ягодкин. Открыв дверь, шутник успел спуститься вниз, в подвал, по крутой лестнице в двадцать две ступени. Этот факт Точилин совершенно точно запомнил, особенно, когда не раз приходилось выбираться из мастерской во двор на четвереньках по срочной надобности.
– Здрассте! Шоб ви сдохли, но остались здоровы! – раздался сочный актерский тенор из полумрака штольни крутой лестницы. В кирпичных выщерблинах стен красиво метались огоньки оплывающих свечей и свисали трагические сопли стеарина. Похоже, сам Ягодкин украсил вход в жилище и мастерскую Лемкова таким впечатляющим свечным дизайном.
– Ах, шоб это ви сдохли, Бальзакер, со своими дурацкими шуточками, – недовольно откликнулся Точилин.
– Изя, щё ви такой огорченный?! – куражился пьяный Артур.
Олегова
