очень важно, – мягко сказала Теодора. – Еще не разумеешь ты, агори му[11]? Как узна´ю тебя помимо мелких деталей? Как поведаю тебе историю сердца моего? – А увидев, что не убедила, уставилась ему прямо в глаза. – Ибо Тамар тоже поперву не желала поведать все: ужели это важно, да ужели это занимательно, – и я превеликим усилием научила ее, что нет ничего важнее мелочей, этих наших пуговок и грошиков. А уж она, знай же, упрямица великая поболее тебя!
И Асаф бросил противиться – будто какую-то тяжесть сняли у него с плеч, даже голос его изменился, – и рассказал о Дафи, о том, что она всё уже рассчитала: и деньги, и успех, и славу свою будущую. И внезапно отчетливо понял, почему же ему так неприятна Дафи: она вечно соревнуется со всеми, вечно сравнивает свою удачливость с удачливостью других, вечно подсчитывает свои выигрыши и потери, и оттого возникает ощущение, будто каждый человек на земле каждую секунду строит против кого-то козни, караулит, когда его ближний расслабится, чтобы подставить его…
– Есть во свете и такие люди, – сказала монашка, мигом почувствовав перемену в Асафе. – Однако есть и другие, истинно? И ведь ради сих других стоит более всего жить?
Асаф улыбнулся и невольно распрямился, как будто одной фразой она разрешила запутаннейшую проблему, которая столько времени не давала ему покоя. И слова снова потоком полились из него: даже если бы Дафи была совершенно иной, он бы все равно в нее не влюбился, да и вообще он никогда не влюбится. Асаф произнес это – и поразился своей смелости. Ведь подобными признаниями он делился лишь с одним-единственным человеком на свете – с Носорогом, другом его сестрицы Релли… А с этой монашкой он знаком от силы около часа. Да что такое с ним сегодня творится?
Асаф умолк, и они с Теодорой посмотрели друг на друга, словно разом очнулись от общего наваждения. Теодора провела ладонями по голове. И Асафу опять бросился в глаза большой рубец на ее руке. С минуту в комнате висела полная тишина. Слышалось только дыхание спящей Динки.
– Ныне, – со слабой улыбкой шепнула Теодора, – после сих предметов, наконец, быть может, ты поведаешь, как попал ко мне?
И только тогда Асаф рассказал, кратко и по-деловому, как утром явился Данох и отвел его в собачий вольер, и про бланк № 76, и про пиццу, и это внезапно показалось ему смешным – вся эта безумная гонка неизвестно куда. Он улыбнулся, и лицо Теодоры тоже расплылось в широкой улыбке, и, уставившись друг на друга, они прыснули со смеху, собака проснулась, подняла голову и завиляла хвостом.
– Однако это дивно, – сказала Теодора, успокоившись. – Собака привела тебя ко мне…
Она долго всматривалась в Асафа, точно вдруг увидела его в совершенно новом свете.
– И ты явился сюда невольным посланником, дипломатическим вестовым, не ведающим о своем назначении. – Ее глаза сверкали. – И кто бы еще готов был последовать за поспешной собакой, и купить эту пиццу за полную меру денег, и целиком принести свои желания в жертву ее желаниям? Что
Агори му
