и сюда
проходил он мимо палисадника! и ни разу не скосил глаз в её сторону, ни разу
даже не посмотрел на неё, готовую… да что там говорить…
Как бы гуляя, прохаживалась внучка до речки и назад. Хотелось поближе,
хотелось… трудно суетными словечками передать то, чего хочется
6
влюблённому сердцу. Вот окна, ручка двери… к которой он притрогивается,
крыльцо, заборчик… симпатичный… может ей хотелось приглушить обычными
вещами и картинами необычное, взбудораженное воображение?.. а то – совсем
невозможно было…
В последнем доме Лиза ничего особого не могла приметить (хотя, конечно
же, конечно – там жил он и там было всё любимее и желаннее), но, объективно:
«так, стоит себе и ждёт», а вот предпоследний дом – он был будто нарисованный,
будто нарисован каким-нибудь причудливым художником, причудливым
карандашиком и очень привлекал к себе внимание, и девушка, любопытствуя,
пробовала тоже заглянуть в окна, но видела там то же, что и соседи: старинную
мебель, напольные часы и горшок с анютиными глазками. Конечно, однажды,
она заметила, что анютины глазки и сатиры на дверях провожают её взглядом.
Внучка даже приостановилась… потом сделала два шажка назад, потом снова
вперёд, следя за ними; потом приостановилась снова и снова пошла, и те
(анютины глазки и сатиры) тоже – то останавливали свой взгляд, то продолжали
провожать, останавливали взгляд и снова продолжали провожать её взглядом.
«Этого не может быть, – подумала внучка Лиза – ей нравились сатиры на
дверях, – но, они же деревянные…» И только она хотела отнести это на счёт
своего большого волнения или каких-нибудь фантазий от нежного страдания,
как сатиры затряслись и, как показалось внучке, надули щёки.
«…наверное, от обиды – за то, что их обозвали деревянными», – подумала
внучка, хотя, она могла поклясться, что не произнесла ни слова вслух. Потом
раздался скрип петель… может лодочных уключин (может, кто-то проплывал на
лодке по речке Чернавке) – словом, наконец, дверь, наконец, открылась, и из неё
вышел господин Кабальеро. Внучка Лиза так растерялась, что застыла на месте,
будто она была какая-нибудь напроказившая нимфа, готовая превратиться в
тростник, в лавровое дерево, в куст сирени, в ручей, в медведицу, в кобылицу, в
ворону, в паучиху, в белоснежную тёлку или в созвездие на небе…1 и только
глазки её блестели (глазки у внучки были красивые и большие), смотрели на
сатиров, а губки шептали что-то непонятное, невнятное, недоумённое «…это…
я… хотела… не…» (а губки у внучки, были тоже красивенькие и пухленькие).
Кабальеро некоторое
