itle>Пролог, написанный авансом
1244 г., Палестина
Ветер с востока принёс запах крови и конского пота, крик верблюдов и звон кольчуг.
Словно тучи пыли, примчал толпища злобных хорезмийцев, потерявших двадцать лет назад своего полководца. Египетский султан нанял их для мщения христианам – и не прогадал. Двадцать лет искали бывшие воины Хорезма искупления, топя грех поражения от монгольских полчищ в криках невинных, в пожарах персидских и арабских городов. Двадцать лет они пытались забыть о позорной смерти хорезмшаха на острове прокажённых – и не обрели покоя.
Плачь, Иерусалим! Белый город, отражение Неба, украшение Земли! Разрушены дома твои, и завалены разрубленными телами улицы твои, и бежит кровь по камням твоим, собираясь в страшные реки у подножия Храмовой горы.
В июле 1244 года от Рождества Христова исчез древний город, растоптанный копытами туркменских коней, разрушенный, распятый, поруганный.
Где вы, гордые рыцари Европы? Или не давали обета защищать Святую землю ценой жизни своей, отданной навечно Господу нашему? Или грызня за власть застила вам глаза, ядом залила прорези шлемов?
Кто лишил вас разума, когда заключили вы союз с сирийскими арабами против египетского султана? Страшна казнь египетская, и первая жертва её – сожжённый хорезмийцами Священный Город…
Где ты, победоносный император Фридрих, король Иерусалимский, внук Барбароссы, гроза сарацин? Где твои доблестные войска? Опять топчутся под стенами Рима, тщась обрушить папский престол?
Летит клич над выжженной землёй Палестины: вернуть, отбить Гроб Господень. Пылают горны, звенят наковальни в Яффе и Акре; седлают коней рыцари Храма и рыцари Святого Иоанна, позабыв о своих распрях; мрачные тевтонцы надевают кольчуги. Спешат союзники: эмиры Дамаска и Хомса посадили на коней шесть тысяч бойцов. Клубятся бедуинские сотни с того берега Иордана, предвкушая лёгкую добычу; этим всё равно, чьи трупы грабить, так почему бы не единоверцев?
Мудрый Аль-Мансур, зная силу мамлюков Бейбарса, предложил укрепить лагерь и отсидеться. Но ветер с востока поднял дыбом песок на равнине близ арабской деревушки Харбийя, унёс хладнокровие графа Готье и будто толкнул его в спину.
Завыли серебряные рога, заколыхались знамена крестоносцев; каждый брат и каждый сержант, мечтая превзойти товарищей в доблести, устремился в битву, преисполненный отвагой.
Как кара небесная, обрушилась на христианские ряды туча египетских стрел. Вставали на дыбы умирающие кони – и рушились, калеча хозяев; падали пронзённые стальными градинами рыцари, орошая мёртвородящую землю Палестины горячей кровью, словно водой – и распускались на бесплодных камнях гибельные цветы обречённости…
Готье де Бриенн дал сигнал к отступлению, решив всё повторить с утра; прохладная ночь опустилась над равниной ужаса, принеся прощальное облегчение умирающим от ран.
Багровый рассвет осветил поле битвы, последней для многих. Ослеплённые яростью хорезмийцы ударили в центр союзного войска, где их встретили затянутые в кольчуги сирийцы на тонконогих конях. Это был славный бой: сталь билась о сталь, жеребцы грызли горло друг друга, и с обеих сторон ревел над полем клич «Во имя Аллаха!». Но вот дрогнули ряды воинов Аль-Мансура, подались назад; хорезмийцы, чувствуя близость победы, завыли, словно демоны-ифриты, и усилили натиск. Медленно, шаг за шагом, отступали бойцы властителя Хомса; хрипели раненые кони, реже взметались окровавленные клинки дамасской стали.
Часть тюрок бросилась на бедуинов, ждущих на левом, непочётном крыле союзников. Вольные сыны пустыни сопротивлялись недолго. Поняв, что в этот раз поживиться им не удастся, кочевники бросились бежать, спасая жизни свои и коней своих для будущих грабежей.
До этого момента крестоносцы недвижно стояли на правом, близком к морю фланге в странной нерешимости. Видя, что чаша весов склоняется в пользу египтян, граф Яффы и Аскалона будто очнулся и бросил свои копья в отчаянную атаку на стальные ряды Бейбарса.
Неколебимая стена, окрашенная в жёлтые цвета правителей-айюбидов, спокойно ждала приближения христиан – как береговая скала ждёт морскую волну, грозную и бессильную. Пять тысяч отборных воинов! Всадники в дорогих джавшанах из стальных пластин и лучники в подбитых ватой юшманах стояли молча: ни воплей, обращённых к Всемогущему, ни противного воя труб и грохота барабанов. Только холодная решимость в голубых, серых, зелёных нездешних глазах.
О, мамлюк!
Почти младенцем ты был, когда беспощадные кочевники угнали тебя в плен и продали на невольничьем рынке Крыма. Скрипели уключины, бились в борт солёные волны Босфора; ветер приносил неведомые ароматы с левантского берега; но тебе, полумёртвому от жажды, они были не нужны.
Ты – воин-раб султана. Школа приняла тебя, вырастила
