то все решат, будто сама Леспа с небес спустилась. Что ж, время у нас есть, я тебя выучу.
– Пятнадцать тысяч мельдов… – недоуменно прошептала Майя. – Матушка таких денег в жизнь не заработает!
– Вот на что крестьянские налоги тратятся, – рассмеялась Оккула, подтягивая табурет к зеркалу у стены. – Видишь, как оно получается: мать твоя деньги у Лаллока за тебя получила, подати в казну, то есть Сенчо, заплатила, а он их Лаллоку вернул. Считай, они у твоей матушки из венды выпали.
– Ой, Оккула, ты же хотела Лаллоку на Геншеда нажаловаться! Ну помнишь, за то, что он в Пуре устроил?
– Не спеши, банзи, рано нам еще жаловаться. Вот как прославимся на всю Беклу, станем по тысяче мельдов за ночь получать, тогда и начнем счеты сводить. Не бойся, я этого негодяя не забуду. Он свое получит, растечется, как навозная лепешка под дождем. – Оккула осторожно поправила ожерелье из клыков. – Ох, не ной! Погляди лучше, как нам повезло! Мы в роскоши купаемся – наряды новые, зеркало, мраморный бассейн для омовений, притирания! Не забывай, на улицах народ за корку хлеба убивается, а нам всего-то и надо, что толстяка ублажать да делать вид, будто по нраву оно тебе. Легче легкого. У такой красавицы, как ты, все получится.
Тут в покои из коридора вошла белишбанская невольница Мериса. Обнаженная девушка, не обращая внимания на Оккулу с Майей, невозмутимо забралась в бассейн. Оккула замолчала. Тишину нарушал только плеск воды.
– Ты откуда такая взялась? – наконец спросила Мериса.
– Мы обе из Тонильды, – безмятежно ответила Оккула.
– Впервые слышу, чтоб в Тонильде чернокожие водились, – заявила Мериса. – Как по мне, так лучше б вы в своей глуши и сидели. – Она досадливо плеснула ладонью по воде, но брызги до девушек не долетели.
Оккула встала у края бассейна:
– И чего тебе неймется? Повздорить решила? Вот Теревинфия придет, нам всем не поздоровится.
– Плевать я на нее хотела, – буркнула Мериса. – От нее и так неприятностей не оберешься.
Миловидное личико темноглазой белишбанки исказила злобная гримаса, пухлые чувственные губы презрительно сжались, отчего девушка словно бы повзрослела лет на десять.
– Что случилось? – спросила Оккула, протянула руку, помогла Мерисе выбраться из бассейна и обернула ее пушистым полотенцем.
– Ох, Крэн мне свидетель, в один прекрасный день заколю я этого жирного борова, и пусть меня повесят! – вздохнула белишбанка. – Бедняжка Юнсемиса!
– А с ней что стряслось? Померла?
– Нет, марджил подцепила. Ничего страшного, мы бы все вылечили, никто бы и не заметил, да эта сучка Теревинфия прознала и тут же донесла. Она Юнсемису терпеть не могла, только на любимицу Сенчо раньше жаловаться боялась, а как про марджил разнюхала, так все и выложила, кошка драная. Юнсемису выпороли, а этот гад любовался, да еще и мне велел его ублажать.
– И где теперь Юнсемиса?
– Ее
