кривит губы в усмешке, вскидывает подбородок и раскрывает правую руку. В ней дымится зажженная сигарета. Вот такой фокус. Он подносит сигарету к губам, глубоко затягивается и выдувает уже настоящее колечко дыма, которое плывет через стол прямо ко мне.
Я смотрю на Леклера.
Он по-прежнему занят только Соланж.
Колечко дыма проплывает почти у него перед носом и растворяется в воздухе. Он ничего не замечает.
Я опять оборачиваюсь к Пьеро, и мы вместе курим. Струйки нашего дыма успевают дважды смешаться над столом. Между первой и второй затяжкой Соланж садится слева от меня. Мне не нужно смотреть на нее, мне не нужно смотреть на полковника, чтобы знать: их взгляды по-прежнему прикованы друг к другу.
Потом Леклер обращается ко мне:
– Месье Вашон, приношу глубочайшие извинения и вам, и мадемуазель. Я устал и иду отдыхать. Завтра утром вернусь и выберу картину.
Я оборачиваюсь к нему.
Он смотрит мимо меня.
– Конечно, полковник, – говорю я.
Он поднимается.
Он идет прочь.
Я смотрю на его широкую, мускулистую спину, прикрытую наполеоновским синим.
Я оборачиваюсь к Соланж.
Она улыбается и говорит:
– Он купит.
Нельзя не уловить двусмысленность в этих словах. Но я себя превозмогаю. Я знаю: она влюблена в мой талант. Влюблена в свой образ, который я для нее сотворил. Я выявил истинные цвета ее плоти, на солнце и в тени, в дреме и страсти. Только я знаю, что скрывается под вульгарными красками, которыми она рисует себе чувственное лицо, чтобы представить его Леклеру. Только я знаю оттенки ее подлинного румянца, натуральную сиену, желтую охру и кадмий. Мы с Соланж пришли к пониманию, что в каком-то глубинном смысле ее больше не существует нигде, кроме как на моих картинах.
Теперь, когда Леклер ушел, она смотрит только на меня. Быстро взглянув на Пьеро, я вижу, что он тоже смотрит на меня, смотрит в упор, сосредоточенный и серьезный. Я опять оборачиваюсь к Соланж и раскрываю ладонь в направлении клоуна, как сделал он сам, когда демонстрировал фокус с сигаретой.
Она смотрит туда, куда я показал.
И как будто не видит. Полное безразличие. Даже эта нелепая фигура в белом гриме не заставляет ее забыть о своих намерениях. Я думаю: Все ее мысли заняты оловянным солдатиком.
Эти игры меня утомляют. Я не хочу пить вино и курить сигареты, безуспешно пытаясь читать ее мысли.
– Иди наверх, – говорю я ей. – Я еще посижу. Жди меня в номере.
Она отодвигается от стола.
– Будь осторожнее, – говорю я, и это тоже звучит двусмысленно: осторожнее с ним; осторожнее со мной.
Она гладит меня по плечу. Потом поднимается и уходит.
Теперь, когда Соланж ушла, я сосредотачиваю все внимание на Пьеро. Его глаза прячутся в тени, но голова вырисовывается в темноте четким белым пятном; он словно не замечает
