кабинета банкира, я сразу понял – что-то случилось. Что-то очень серьезное. В воздухе стоял тяжелый запах валерианы, а на самом коммерсанте лица не было. Таким я его еще ни разу не видел. А, если я говорю, что это так – значит оно так. Антона я знал лет тридцать, и знал его как облупленного. В каких только передрягах нам не пришлось побывать… но такого… такого на моей памяти не было. Впрочем, увидев, что я не один, одноклассник встрепенулся, и даже попытался изобразить на лице слабое подобие улыбки.
– Добрый день, Евгений Александрович, – кивнул он.
– Добрый, Антон Павлович, – ответил я, давая Калачеву знак покинуть помещение.
– Здравствуйте, – поздоровался тот, удивленно таращась на меня, и явно не понимая, что от него требуется.
– Выйди! – грозно прошипел я.
Лешка вернулся в приемную, и я вздохнул с облегчением – мы смогли начать нормальный разговор как нормальные люди. Банкир тоже облегченно вздохнул и буквально растекся по креслу. Непонятно, каким усилием воли держался Сохновский, но теперь остатки крови отхлынули от его лица, и однокашник побледнел еще сильнее, хотя это уже казалось невозможным. Таким я его, уж подавно, никогда не видел.
– Антоха, что стряслось? – взволнованно поинтересовался я.
– Стряслось, – вяло кивнул он, массируя правой рукой левую сторону груди.
Свободной рукой он открыл ящик стола, достал мини-кассету, какие бывают в телефонных автоответчиках или диктофонах, вставил ее в проигрыватель и нажал кнопку. Сквозь шипение и шуршание до меня донесся из динамиков голос банкира:
– Алло?
– Это Са-ахновский Антон Павлавич? – осведомился голос с сильным кавказским акцентом.
– Да, я. Что надо?
– С табой хатят гаварить.
Дальше послышался шум борьбы, звонкий щелчок пощечины и девичьи всхлипы.
– Папа, папа, это я, Даша, – раздался заплаканный голос, в котором, однако, слышался сильный английский акцент. – Спаси меня, пожалуйста.
Снова шум борьбы, серия шлепков и женский плач.
– Ти все слишаль?
– Чего вы хотите?
От звука этого голоса у меня у самого мурашки поползли по спине. Я не раз слышал голос солдат, получивших смертельные ранения, и понимавших, что протянут уже недолго… в голосе Антона звучали те же замогильные интонации.
– Хачу двадцать миллионов долларов. Нэ будэт дэнэг – палучишь сваю сучку па чистям, да?.. Гаварю, да?
– Да, да. Где, когда?
– Ай, таропишься – людэй насмешишь! Завтра гаварить буду.
Пленка закончилась. Мы сидели в гробовой тишине, нарушаемой только шелестом динамиков. Сохновский, дрожащими руками, взял графин с водой, выбивая горлышком об край стакана барабанную дробь, расплескав больше половины по столешнице, налил грамм пятьдесят, затем достал пузырек с валерианой
