когда секционный нож поднимался для первого разреза. Острие ножа зависало над животом, – доктор-патологоанатом прекрасно знал это непередаваемое чувство, когда кожа расходится под скальпелем, – он чувствовал кожей его холод, он пытался пошевелить какой-нибудь частью тела, но ничего не получалось. Он все чувствовал, но не мог двигаться, он не мог сказать, и это ощущение своей беспомощности перед неминуемостью предстоящего, заставляло его безмолвно кричать.
От ощущения острой боли он просыпался, каждый раз с чувством непоправимой утраты. Умирать в своих кошмарах было для доктора одним из испытаний последних лет, и эти сны приходили все чаще.
Доктор Мехряков не удивился, когда экспресс-анализ показал наличие вируса СПИДа и вирусного гепатита в крови убитого. Этого он и ожидал. Повертев в руках бумажку с результатами, он потянулся к телефону.
Доктор позвонил капитану Вилентьеву из Следственного управления, который занимался этим делом, коротко рассказав ему о своих первых впечатлениях, результатах лабораторных исследований и назначив время вскрытия.
– Приходи, Иван Викторович, в двенадцать.
– Хорошо, приду обязательно. Я так полагаю, у нас серийный убийца, Степан Афанасьевич, – услышал он в трубке голос капитана, с которым они были в приятельских отношениях.
– Я тоже так думаю, – сказал доктор и, попрощавшись, положил трубку.
Встав со стула, он подошел к зеркалу и посмотрел на свое отражение. Последний месяц выдался тяжелый, и, глядя на себя, доктор подумал, что выглядит он очень неважно. Темные мешки под глазами, серый цвет кожи, короткие седые волосы. Склеры глаз покрыты мелкой красной сеткой сосудов.
Сегодня ночью он снова проснулся с осознанием того, что его тело лежит на секционном столе. Он снова ощутил острую боль в груди и верхней части живота, снова ощутил безотчетный страх, и вновь подумал о странности своего бытия. И с трех часов ночи Степан Афанасьевич так и не смог уснуть.
– Может, это и к лучшему, – сказал он своему отражению, подумав о том, о чем часто думал в последнее время.
Доктор Мехряков, отвернувшись от зеркала, вздохнул и пошел готовиться к вскрытию.
5
Сидя в полумраке, освещенном только свечой, я вслушиваюсь в шум наверху. Он не сильно выражен – так, немного музыки, неясные голоса, тяжелые шаги. Сосед сверху сегодня не один.
Я тоже не один. Взяв очередной лист бумаги, я снова рисую карандашом. Впереди долгая бессонная ночь, которую я проведу среди своих образов. Ночь, которая пролетит незаметно, словно тени окружающие меня живут в другом измерении, где темное время суток короче.
Я рисую один и тот же портрет. Созданных мною образов много, и ночной мир многолико-безумен, как странный сон, где я уже давно не был, но – сейчас на листе бумаги возникает только её лик. Вопрос, который я себе иногда задаю – почему я не рисую другие образы? И ответ – придет время, очень скоро все
