были поездки к дядюшке Артуру. Обычно мама с утра объявляла:
– После обеда мы едем в гости к дяде Артуру.
– А почему обязательно ехать?
Возражение, уже ставшее ритуальным. Я ни разу не добивался того, чтобы поездку к дядюшке отменили. Впрочем, на самом деле я на это и не рассчитывал. Мне просто казалось, что подобный пример независимости суждений будет полезен для Найджела с Мэри.
– Потому что он твой дядя.
– Он будет моим дядей и на следующие выходные. И на через следующие.
– Дело не в этом. Мы у него не были уже два месяца.
– А откуда ты знаешь, что он хочет нас видеть?
– Конечно он хочет нас видеть. Мы у него не были целых два месяца.
– Он что, звонил и приглашал нас приехать?
– Конечно не звонил. Ты же знаешь, он никогда не звонит.
(Слишком скромный, наверное.)
– Тогда откуда ты знаешь, что он хочет нас видеть?
– Потому что он всегда хочет нас видеть, когда мы не приезжаем к нему слишком долго. И не зли меня, Кристофер.
– А вдруг он книжку читает или занимается чем-нибудь интересным?
– Ну, я бы лично отложила книжку, чтобы пообщаться с родственниками, с которыми не виделась целых два месяца.
– А я бы не отложил.
– Мы сейчас не о том говорим, Кристофер.
– А о чем мы сейчас говорим?
(Найджел уже нарочито зевал.)
– Мы говорим о том, что после обеда мы едем к дяде. Так что иди вымой руки и садись за стол.
– А можно мне взять с собой книжку?
– Ладно, возьми. Почитаешь в машине. Но когда мы приедем, оставишь ее в машине. Это невежливо – приходить в гости с книжкой.
– А ходить в гости, когда тебе не хочется идти ни в какие гости, – это вежливо?
– Кристофер, иди мыть руки.
– Можно мне взять книжку в ванную?
И так далее и тому подобное. Разговоры эти могли продолжаться до бесконечности. И что самое интересное, матушка оставалась непробиваемо невозмутимой. Свое сдержанное неодобрение она выражала лишь тем, что называла меня по имени. Она знала, что я поеду. И я тоже знал, что поеду.
После обеда мама помыла посуду, и мы загрузились в наш неуклюжий черный «моррис-оксфорд» с мягкими, как подушки, сиденьями. Всю дорогу Мэри апатично таращилась в окно, так что ветер трепал ее длинные волосы, а она даже не пыталась их поправить. Найджел уткнулся в свой журнал. Я обычно насвистывал разные песенки и мелодии, всегда начиная с песни Ги Беара, которую часто передавали по радио и которая начиналась со слов: «Cerceuil à roulettes, tombeau à moteur»[45]. Я это делал частично для поддержания мрачного настроения и частично – в знак протеста против того, что родители не разрешали включать радио. В нашем «моррисе-оксфорде» была
«Гроб на колесиках, могилка с моторчиком»
