его голос льется вместе со светом.
– У вас не так давно умер брат?
Вопрос застигает Коллингвуда врасплох, но не столько пугает его, сколько причиняет боль. Он тихо отвечает:
– Да.
– Как его звали, вашего брата?
– Люк.
– Ах да. Люк. Я помню, вы рассказывали о нем. О том, как вы вдвоем играли в раннем детстве. – Джулиус не спускает с Коллингвуда глаз. Тот съеживается. – Напомните-ка мне. Как умер Люк?
Тот явно не желает отвечать, но наконец произносит:
– Он утонул. Выпал из лодки.
– Понятно. Какая трагедия. Сколько ему было?
– Десять лет.
– Десять? Совсем юный. Сколько ему оставалось до одиннадцати?
– Три с половиной недели.
– Не повезло.
Коллингвуд кивает и начинает плакать.
Томас понимает его. Дети рождаются в грехе. Большинство младенцев в первые же минуты жизни чернеют от дыма и сажи; каждая постель, где произошли роды, и каждая колыбель окружены темным облаком стыда. Вся знать и состоятельные простолюдины отдают новорожденного няне или кормилице, и та растит его до тех пор, пока в нем не начнет созревать Добро – к трем-четырем годам. Иногда семья полностью отказывается от контактов с ребенком до шести или семи лет, из любви к нему, дабы не возненавидеть его. Дым терпят в детях до одиннадцати лет; даже в Священной книге говорится, что до этого возраста милость нисходит только на святых. Если ребенок умирает раньше, считается, что он умирает как грешник и попадает в ад. Но (слава Пресвятой Деве) этот детский ад не так страшен, как ад для взрослых. В книжках с картинками он часто изображается наподобие больницы или школы, с длинными-длинными коридорами и бесконечными рядами узких белых кроватей. У Томаса была такая книга в детстве, и он рисовал в ней цветные пятна, людей, странных ходячих птиц с огромными хвостами, выглядевшими как шлейф невесты. Во многих старинных семействах к ребенку, начиная с десяти лет, приставляют особого слугу, чья единственная обязанность – оберегать жизнь юного хозяина. Если слуга с ней не справляется, его казнят. Таких слуг называют «грачами», потому что они одеты во все черное. Часто за ними тянется, словно проклятие, их собственный дым.
Джулиус дает мальчикам время, чтобы почувствовать, как горька для них смерть маленького Люка. Должно быть, ему нелегко придерживать тяжелый и горячий фонарь, однако он проявляет терпение.
– Люк был один? Тогда, в лодке?
Коллингвуд произносит что-то едва слышное. Теперь в его глазах нет слез. Он по-прежнему сидит в ночной сорочке, но за последние несколько минут его обнажили, сняли тот защитный слой, который у всех имеется поверх кожи.
– Ну же, давайте, приятель. Выкладывайте. Кто с ним был? Кто сидел в лодке с вашим десятилетним братом, когда он утонул?
Но Коллингвуда словно заперли на замок. С его дрожащих губ не слетает ни слова.
– По-видимому,
