и смотрит на Джулиуса, словно только что побитый пес. Он хочет увериться, что его все еще любят.
Томас смотрит вслед уходящему Коллингвуду дольше остальных. Если бы он мог, то побежал бы за ним и сел рядом, но молча. Он не смог бы подобрать нужных слов. А вот Чарли смог бы, Чарли мастерски управляется со словами, да и не только с ними. Судьба одарила его нежным сердцем, поэтому он способен проникаться чувствами других и говорить с ними прямо, на равных. Томас оборачивается к другу, но взгляд Чарли устремлен на Джулиуса. Этой ночью испытание предстоит еще нескольким мальчикам. Сейчас из мешка вынут следующий листок; сейчас зачитают второе имя.
Все зовут его Рохлей, но вообще-то, он – Хаунслоу, девятый виконт. Пожалуй, ему нет и двенадцати, это один самых юных пансионеров. Он худой, но по-детски пухлощекий. Когда он подходит к стулу и поворачивается, чтобы сесть, страх скручивает его кишки и заставляет пустить газы. Звук долгий, протяжный: кажется, он никогда не закончится. Трудно представить себе что-то ужаснее этого: бесконечный пук в комнате, полной школьников. Однако ни улюлюканья, ни издевок не слышно, только у нескольких человек слетает с губ короткий нервный смешок. Не требуется обладать талантами Чарли, чтобы проникнуться сочувствием к Хаунслоу. Его так трясет, что он едва выговаривает положенную фразу:
– Прошу, сэр. Испытайте меня.
Детский тонкий голос переходит в писк. Хаунслоу пытается произнести «Хвала дыму», но выходит так плохо, что из его глаз льются слезы отчаяния, катясь по круглым щекам. Томас бросается к Хаунслоу, но Чарли его останавливает – мягко, ненавязчиво кладет ладонь ему на плечо. Они обмениваются взглядами. У Чарли необыкновенный взгляд: такой простой, такой честный, что забываешь спрятаться за своей ложью. И правда, что сделает Томас, если Чарли отпустит его? Вмешательство в испытание равносильно бунту против самого дыма. Но дым настоящий, вещественный: при желании можно видеть и нюхать его хоть каждый день. Как бунтовать против факта? Поэтому Томас должен остаться на месте и наблюдать за тем, как Хаунслоу бросают на растерзание волкам. Только этот волк одет в белое и направляет лампу на мальчика, ослепляя его; тот мигает.
– Скажите мне, – начинает Джулиус, – вы хорошо себя вели?
Хаунслоу в ужасе мотает головой, и в комнате раздается звук, очень похожий на стон.
Но, как ни странно, мальчик переносит процедуру, не исторгая ни единого клочка дыма. Он отвечает на все вопросы – отвечает медленно. Кажется, что от страха язык его распух и высовывается изо рта между ответами.
Любит ли он своих учителей?
Да, любит.
А своих соучеников, свои книги, свою койку в дортуаре?
О да, любит, и больше всего – школу.
Тогда какие грехи отягощают его совесть?
Грехи слишком тяжкие и многочисленные, чтобы назвать их.
Однако он их называет, принимая на себя все прегрешения, какие только может придумать, и в конце концов
