style="font-size:15px;"> И Томми засунул руки в передние карманы джинсов, как он делал всегда, когда его что-то беспокоило, но ему не хотелось этого показывать. Первым моим побуждением было сказать ему – нет, я не собираюсь этим заниматься, и единственное, чего мне по-настоящему хочется, это сесть вместе с Кло на ближайший рейс до Калифорнии и улететь отсюда как можно скорее, лишь бы не видеть мать и не злиться на женщину, которой она когда-то была. Это, без сомнения, был самый очевидный, самый легкий и самый простой путь, но в том, как старательно Томми пытался не смотреть на меня, было столько затаенной надежды, что мне не хватило мужества принять это решение. Как сказал Трипп, «ты бросила и его тоже».
– Да, конечно, – услышала я свой собственный голос, который звучал просто на удивление приветливо и дружелюбно. – Давай сюда свои пакетики, я все сделаю, а Кло мне поможет. Правда, Кло?.. Сейчас нам все равно нечем заняться, и мы… – Я не договорила, увидев две фигуры, которые двигались к нам от дома. Это были Трипп и еще один мужчина лет пятидесяти на вид – коренастый, грузный, одышливый. Одет он был в полицейскую форму и «стетсон» с такими широкими полями, что во время дождя на его выпирающий живот, несомненно, не попадало ни одной капли.
Когда полицейский приблизился, я разглядела молочно-белую, казавшуюся прозрачной кожу, почти сплошь покрытую веснушками размером чуть меньше чайного блюдечка. На нем были солнечные очки-«капельки», но я догадывалась, что глаза у него светло-голубые, а волосы под шляпой – светлые, как пух на утенке. Человеку с такой кожей и с такими волосами, несомненно, приходилось несладко на миссисипском солнце. Да и на любом солнце, наверное… Нет, этот человек не был альбиносом, но я все равно подумала, что ему было бы лучше поселиться где-нибудь на севере.
Трипп и Томми кивнули друг другу в знак приветствия, а я скорее почувствовала, чем увидела, что Кло невольно пятится, стараясь оказаться как можно дальше от моего бывшего одноклассника. Похоже, вчера Трипп ее изрядно напугал, хотя, возможно, дело было не только в этом.
Обернувшись, чтобы как-то подбодрить девочку, я увидела, что Кэрол-Линн ведет Кло к садовой калитке. На ходу обе оживленно размахивали руками, словно младенцы, увлеченно играющие в песочнице. Их босые ноги глубоко увязали во влажной глине и издавали громкий чавкающий звук. Интересно, подумалось мне, как моя мать относится к запустению, воцарившемуся в саду после смерти Бутси? Я не исключала, что картина хаоса, которая открывалась ее взгляду по десятку раз в день, каждый раз повергала ее в шок, словно увиденная впервые. Впору было ее пожалеть: ужасаться засилью сорняков и буйству трав, заполонивших грядки и клумбы, по несколько раз на дню – это, пожалуй, было уже чересчур. Впрочем, я тут же подумала, что не знаю, насколько далеко зашел материн Альцгеймер. Если она не помнит того, что было утром, – это одно, но, быть может, Кэрол-Линн давно забыла, чей это сад, каким он был когда-то и каким должен быть. В этом последнем случае она, пожалуй, не так
