и не успев поведать о своих грехах на исповеди…
Неожиданно из кухни послышались мелодичные тихие звуки, какого-то напева. В проходе появился священник, отдаленно кого-то напоминавший, под руки он тащил то ли раненного, то ли пьяного мужчину. Пьяный поднял голову, обнаружив заплаканное, извиняющееся лицо:
– Сын, прости!… – Далее говорил священник, причем умудряясь одновременно обращаться то к сыну, то к отцу и петь псалмы:
– Молись за сына! Ты больше не можешь за себя…, а он будет молить Бога за тебя… Сын молись за отца, спасай родителя – Господь милостив, а вам, бесы: да запретит Господь – изыди нечистая сила Именем Отца и Сына и Святаго Духа! Живый в помощи Вышнего, в крове Бога небесного… – И в белом, и в черном, встав на четыре конечности бросились на утек, кто обычно, кто иноходью, уже в след послышалось: «Эх жаль свиного стада нет рядышком!».
Отче отпустил отца Вани, так же вставшего на четыре конечности, с виноватым видом пустившись вслед убегающим чернея на глазах, становясь похожим на головешку.
– Что это отче?
– Сила молитвы…
– Аааа…
– Самоубийц,22 сын мой, ждет страшная кара – они отвергли Божий Промысел, оскорбив Духа Святаго, нет им места среди чистых душ, ибо сами себя осудили самоубийством…
– А эти «копытные»?
– А как Господь изгнал легион бесов из бесноватого, позволив им войти в стадо свиней, которых те потопили в море, так и все остальные изгоняемые, до сих пор об этом и мечтают.
– А я что же?
– А тебе я уже сказал: покайся – души, загубленные тобою, ждут…».
Иван проснулся в холодном поту от криков, раздирающих его слух совсем рядом. В голове билось, толчками крови, ясное понимание необходимости следовать наставлениям отца Олега. Родителя он не любил, да и это для него при таком отношении, было просто невозможно, но сейчас понял: не в любви дело, а в обязанности перед ним и Богом. «Не забыть бы!» – только подумалось и сразу забылось…
Хлыст, царапая голову, катался по полу, кровяные царапины штрихующие кафель, размазывались, телом самого же, неимоверно страдающего от боли человека. Проснувшийся встав, доплелся до него, и попытался остановить, но сил не было, потому упал рядом в полном отчаянии – нестерпимая физическая боль другого человека отзывалась не только, не бывавшими ранее такими сильными и глубокими сопереживаниями, но и, как-то ощутимо вбивалась тупой тошнотой в грудь и верх живота – его стошнило.
Извергнутая масса очень быстро перемешалась усилиями же катающегося по поверхности пола Михалыча с кровью. Несчастный уже мычал, язык выскочил через дыру в щеке, кровавая пена замазала ворот непонятного цвета рубашки, глаза надрывались красной клеткой разбухших сосудов, и вдруг все резко закончилось.
Оба лежали в луже собственных
(отец Ивана покончил жизнь самоубийством)
