буду помогать Маркхэму возиться с трупом и потому хочу выглядеть изящно. Сегодня достаточно тепло для шелкового костюма?.. И лавандовый галстук.
– Надеюсь, вы не нацепите зеленую гвоздику? – усмехнулся Маркхэм.
– А вы начитались мистера Хиченса, – поддел его Вэнс. – Надо же: такая ересь из уст окружного прокурора! Во всяком случае, вы хорошо знаете, что я никогда не ношу бутоньерок. Украшения для мужчин – это дурной вкус. Это удел развратников и саксофонистов… Но расскажите мне пока об этом Бенсоне.
Вэнс одевался с помощью Карри с такой скоростью, какую я никогда не видел и не ожидал от него. За его добродушным настроением скрывались тревога и волнение.
– Я полагаю, вы слышали об Олвине Бенсоне, – начал окружной прокурор. – Так вот. Сегодня утром его экономка позвонила в полицейский участок и сообщила, что нашла своего хозяина убитым в его любимом кресле в гостиной. Сообщение об этом было немедленно передано в Управление полиции и прокуратуру. Мой помощник тут же уведомил меня. Я пытался оставить это дело в руках полиции, но полчаса спустя позвонил майор Бенсон, брат Олвина, и попросил меня как об одолжении заняться этим делом. Я знаю майора уже двадцать лет и не смог отказать ему. Поэтому я так тороплюсь попасть в дом Бенсона. Он живет на Западной Сорок восьмой улице, и я решил заехать за вами, помня о вашей просьбе взять вас с собой на расследование подобного дела.
– Очень мило с вашей стороны, – пробормотал Вэнс, глядясь в зеркало. Потом он повернулся ко мне: – Поедем, Ван, посмотрим на покойного Бенсона. Я уверен, сыщики Маркхэма раскопают факт, что я ненавижу невоспитанных людей, и обвинят меня в преступлении, все же безопаснее чувствовать рядом своего адвоката… Вы не возражаете, Маркхэм?
– Конечно, нет, – с готовностью согласился Маркхэм, но я чувствовал, что он предпочел бы не видеть меня рядом. Однако это дело настолько заинтересовало меня, что я решил забыть условности и вскоре с Маркхэмом и Вэнсом спускался вниз по лестнице.
Мы сели в такси и поехали по Мэдисон-авеню. По дороге я в который раз удивлялся дружбе этих несхожих людей – прямого и откровенного, неподкупного и сурового, сверхсерьезного Маркхэма и непостоянного и подвижного, циничного и веселого Вэнса. Однако какими бы ни были различия между ними, они не мешали их дружбе. Похоже, что каждый из них видел в другом то, чего недоставало ему самому. Маркхэм олицетворял для Вэнса твердость и неизменность жизненных устоев, тогда как Вэнс символизировал для Маркхэма беззаботность, экзотику и жажду интеллектуальных приключений. Их близость была гораздо большей, чем это было видно, и, несмотря на преувеличенное осуждение Маркхэмом поступков и мнений Вэнса, он уважал глубокий ум Вэнса и считался с его мнением.
Пока мы ехали в машине, Маркхэм был молчалив и мрачен. С тех пор как мы вышли из дома, он не проронил ни слова, но, когда мы свернули к Сорок восьмой улице, Вэнс обратился к нему:
– Как положено действовать согласно этикету в доме, где есть покойник: снимать шляпу или нет?
