– Разумеется! Куда муж, туда и жена…
– Ох, господи!
Молодая девушка тяжело вздохнула.
– Чего вздыхаешь, чего печалишься? Или воеводшей быть не хочешь?.. Глупая, да твои подруги с зависти лопнут, когда будешь ты боярыней Морозовой… Говорю, Морозовы сильны и знатны в белокаменной Москве! Слышь, царскими любимцами считаются… Москва их чтит и любит. Брат твоего суженого, Борис Иванович Морозов, был царским пестуном. Без его совета великий государь не принимается ни за какое дело. С ним породниться – большая честь… – уговаривал Соковнин плакавшую дочь. – Ну, полно плакать. Или не знаешь, что слез я не люблю.
– Я… я не плачу, государь-батюшка.
– Не плачешь… только слезы из глаз рекой льются.
– Что же мне делать?
– Не супротивничать, а слушаться отца.
– Я, кажись, и то во всем, родимый, тебя слушаюсь… твои родительские приказы выполняю.
– Выполни, Феня, и теперь.
– Приказывай, батюшка.
– Выходи за Глеба Морозова.
– Слушаю.
– Вот и давно бы так, дочка… Теперь я вижу, что ты не супротивная, а послушная… это хорошо… готовься невестой быть. Дней через пять будет твое благословение.
– Так скоро?! – воскликнула молодая девушка.
– Говорю, так желает Глеб Иванович.
– Стало быть, моя свадьба…
– Недельки через три-четыре и свадьбу справим. С нынешнего дня дворовым девкам прикажу приданое тебе готовить.
Проговорив эти слова, Соковнин не спеша вышел из светлицы своей дочери.
А бедная Феня, уткнувшись в подушку на своей постели, горько заплакала.
Этими слезами она хотела выплакать свое девичье горе.
– Феня, Фенюшка, что ты, родная? С чего так убиваешься, с чего, жемчужина моя, роняешь свои девичьи слезы?.. А впрочем, и то молвить: «Девичья слеза, что божья роса, солнышко войдет – и роса высохнет», – нараспев говорила мамка боярышни Соковниной, старуха Гавриловна. – Да полно, боярышня, полно, болезная! Оботри свои слезы прочь.
– Ах, Гавриловна, что я за несчастная уродилась на белом свете!
– Да что? Молви, жемчужина, что с тобой приключилось?
– Батюшка приказ дал готовиться к венцу мне с постылым суженым.
– С кем? – с любопытством спросила мамка.
– С Глебом Морозовым!.. – захлебываясь слезами, ответила молодая девушка.
– Неужели? Да ведь боярин Морозов годится тебе не токмо в отцы, а и в деды!
– И я про то батюшке докладывала.
– Ну и что же он?
– Слов моих не принимает… грозно свой родительский наказ отдал невестой быть старого боярина.
– Ах, моя болезная, что тебе делать-то, как быть?
– Известно как – воле отцовской покориться.
– А как же боярич Владимир? – сквозь слезы спросила Гавриловна у своей выходицы-барышни.
– Видно, не судьба мне быть его женой… Проститься с ним надо… расстаться навсегда, на всю жизнь!
– А ты, боярышня, не ходи за старого Морозова.
– И не пошла бы, да приказывают. Против отцовской воли не пойдешь!
– Где!.. Разве можно!
– А ты, Гавриловна, скажи Владимиру, чтобы он пришел со мной проститься.
– А куда ему прийти-то, жемчужина моя?
– Куда? Я и сама не знаю… В хоромы к нам прийти ему нельзя.
– Где!.. Твой батюшка прогнать велит боярича в три шеи.
– Как же быть? А поговорить с Владимиром мне надо бы.
– А я придумала, боярышня, где свиданьице тебе назначить с бояричем.
– Где? – живо спросила у мамки дочь Соковнина.
– В бане.
– Да ты, Гавриловна, видно, рехнулась!
– А что, жемчужина моя?
– Как же пойду я в баню одна ночной порой?
– Не одна пойдешь, а со мной, я провожу.
– Страшно…
– Чего?
– Быть в бане в полночный час.
– Да не одна ты будешь, а со мной и с бояричем и не в полночный час, а вечером.
– А все же, мамка,
